Олег Дружбинский:
Привет друзья. Канал Mediametrics, программа «Жесткий разговор», сегодня в студии я, Олег Дружбинский. На жёстком разговоре у меня Евгений Додолев.
Евгений Додолев:
Добрый день, Олег, я люблю жесткое.
Олег Дружбинский:
Не знаю, добрый он будет для тебя или нет.
Евгений Додолев:
Я здесь, на Mediametrics уже.
Олег Дружбинский:
Уже готов к «доброму» дню. Поговорим мы сегодня о таком любопытном аспекте нашей жизни. Но небольшое вступление. Евгений написал книгу, вот я её показываю, называется она «Машина времени 50», юбилейное издание, имеется в виду 50 лет «Машине времени». Я так понимаю, что в ней собраны все воспоминания о том, как.
Евгений Додолев:
Не все.
Олег Дружбинский:
Ой не все, кое-что осталось за скобками. У нас в студии был Андрей Макаревич, с которым мы так очень интересно беседовали, вспоминали время. Он сказал для меня такую вещь банальную, возможно, но я очередной раз широко распахнул глаза. На вопрос, почему он так рвался на сцену в 16 лет, он сказал: мне просто хотелось, чтобы на меня девочки так смотрели. А когда я его спросил: а сейчас, в 65 тоже? Он говорит: и сейчас в 65 тоже. Так вот, Евгений, вопрос. Вы же близки с каких-то таких юных лет.
Евгений Додолев:
Я бы не сказал, что мы близки, но знакомы с очень, с моих школьных лет.
Олег Дружбинский:
Я так понимаю, что было какое-то чувство зависти к этому кумиру школы.
Евгений Додолев:
Нет, абсолютно. Абсолютно не было.
Олег Дружбинский:
Не было?
Евгений Додолев:
Нет. В плане аспекта славы какой-то нет. Я вообще считаю, что это очень реально о двух сторонах медалей. Это же невозможно расслабиться. Когда тебя все узнают. Вот быть Макаревичем, это...
Олег Дружбинский:
Тяжёлый труд.
Евгений Додолев:
Это не для каждого. Я знаю массу людей, которые охотно и легко ушли с телевидения именно потому, что это бремя узнавания.
Олег Дружбинский:
Задолбало.
Евгений Додолев:
Кроме ништяков, невозможно расслабиться, иногда ты неважно себя чувствуешь, иногда в аэропорту или где-то, это просто реально проблема. Поэтому нет, я никогда не завидовал.
Олег Дружбинский:
Евгений, вы были все в одной тусовке, я правильно понимаю?
Евгений Додолев:
Я в силу возраста был в тусовке с его сестрой, с Наташей, младшей, был знаком с её мужем, Валерой, они жили в одном доме с родителями. То есть по касательной с тусовкой Андрея Вадимовича. Он был старший брат.
Олег Дружбинский:
Да, светоч, кумир и человек, с которого хотелось сделать свою жизнь. И песни его, особенно на такой школьный менталитет или студенческий, конечно, в то время ложились блестяще.
Евгений Додолев:
Да, мы видели там какие-то смыслы, которые, как выяснилось много лет спустя, он и не вкладывал, как автор текстов. А мы вот эти фиги в карманах между строчек находили.
Олег Дружбинский:
Кукол дёргают за нитки, на лице у них улыбки, мы себя такими воображали. Пока не меркнет свет, пока горит свеча.
Евгений Додолев:
Да, мы искали все время вот эти посылы какие-то.
Олег Дружбинский:
Дорожные споры - последнее дело, много других клишированных фраз, на которых мы все выросли. Но вопрос, который бы на «Жестком разговоре» стоило по-настоящему задавать, на самом деле, не об этом. Андрей Макаревич является одним из лидеров либеральной тусовки сегодняшней России, я бы так сказал.
Евгений Додолев:
Духовных лидеров, так скажем, не организационного плана.
Олег Дружбинский:
Организационного, наверное, я бы даже не назвал.
Евгений Додолев:
Есть Ходорковский, на минуточку.
Олег Дружбинский:
Хорошо. Духовно-идеологических лидеров, назовём так. Либеральной тусовки, которая, во-первых, достаточно крепко держит друг друга сплочённо за руки и выступает достаточно объединённо против режима.
Евгений Додолев:
Кровавого режима.
Олег Дружбинский:
Кровавого режима и Тирана. Тем не менее, на нашем разговоре с Андреем Макаревичем я обратил внимание, что Евгений Додолев не принадлежит к этой тусовке, или в каком-то смысле её даже, как бы это правильно сказать, не принимает. И она его, очевидно, не принимает.
Евгений Додолев:
Абсолютно, категорически, к сожалению. Потому что эта тусовка, она абсолютно является законодателем мод в медийной среде.
Олег Дружбинский:
Да, вот это очень любопытный вопрос.
Евгений Додолев:
Это просто мешает и работе, и карьере, и всему. Не потому, что это они друг другу дают гранты, они друг друга двигают, и под них подстраивается и власть. Посмотрите, кому гранты дает Мединский, посмотрите, как наша прославленная ОПэшечка, она очень считается с мнением, очень боится как-то раздражать или нервировать богему.
Олег Дружбинский:
Да конечно.
Евгений Додолев:
Богема является, переоценивают её значение, потому что страна живёт сама по себе, выживает, скажем так, сама по себе.
Олег Дружбинский:
Богема отдельно.
Евгений Додолев:
Да.
Олег Дружбинский:
Тем не менее, есть некая такая расхожая фраза, которая звучит примерно так. Почему представители, скажем так, если мы разделим две борющиеся силы, провластную и оппозиционную на условные две части, то почему, с одной стороны, люди, которые вредят России за мелкий прайс, из личной корысти, а вторая половина, люди, которые вредят Родине принципиально.
Евгений Додолев:
Да, есть такое дело.
Олег Дружбинский:
Есть такая точка. Ты тоже читаешь, что они вредят Родине принципиально?
Евгений Додолев:
У меня специфическое очень отношения к термину «национал предатель». Во-первых, есть ли национал предатели? Да, есть. Они есть везде, где есть нация, где есть понятие страны, как Nation в Америке, это называется страной, не нацией какой-то, и уж тем более не национальность. Есть национал предатели, допустим, Сноуден, он предатель.
Олег Дружбинский:
Да, в чистом виде.
Евгений Додолев:
Потому что он предал организацию, в которой работал, предал государство. Является ли он национал предателем? Нет, потому что он реально, судя по тому, что я читаю, он реально переживает за Америку. Хочет, чтобы Америка была великой, и у него есть свои представления, что значит величие этой страны. Он не является национал предателем. Оливер Стоун, который снял документалку мощнейшую просто, которая разоблачает Америку, как хищника, агрессора, из-за которого вообще все беды и воины последнее столетие. Оливер Стоун - человек, который проливал кровь во Вьетнаме, имеет боевые награды, гениальный режиссёр. Является ли он национал предателем? Нет. Кто такой национал предатель, допустим, если мы говорим о нашей действительности? Это люди, которые реально желают бед всяческих, начиная от экологических и кончая политическими стране. Люди, которые радуются, когда что-нибудь утонуло, взорвалось, они просто ликуют. Люди, которые, как было в одной из редакций, не так далеко отсюда расположенных, когда во время Олимпиады проиграла сборная по России, то вождь сказал: банкет. Они празднуют проигрыш спортивной команды. Потому что у них прямая ассоциация, что всё, что есть Россия, это есть Путин. Это люди совершенно грохнутые на Путине, они про Путина думают всё время, и для них Путин тождественен всему. Космосу, природе, животным, населяющим страну, это всё Путин. Поэтому если что-то плохо здесь, это плохо Путину, а Путина они очень, очень не любят. И вот эти люди национал предатели, которые ставят быстро лайки, когда какое-нибудь сообщение, что у нас что-нибудь.
Олег Дружбинский:
Самолёт упал, давайте радоваться.
Евгений Додолев:
Самолёт упал, это просто их радует. Это люди, которые... Кстати, я не помню, чтобы это было у диссидентов советских. Я был такой диссидентствующий, я в комсомол отказался вступать, вот эти протестные лекала мне очень хорошо знакомы. Я не помню, чтобы когда наша сборная поехала в Канаду, все думали, что продуют, и когда мы выиграли у канадцев, советская сборная по хоккею, я не помню, чтобы это огорчало людей. То есть разделяли режим, компартию, административно-командную систему и страну, и все хотели, чтобы в стране было хорошо, и чтобы режим был демонтирован. Вот национал предатель, в моём представлении, это тот человек, который желает, чтобы стране было плохо, чтобы граница прошла по Уралу, чтобы здесь...
Олег Дружбинский:
А почему, для чего? Неужели если придёт Америка, им всем будет лучше жить?
Евгений Додолев:
Я говорил с одним, он говорит: я хочу, чтобы было, как в Америке. Он говорит: я хочу, чтобы было, как в Америке. Он считает, что если придёт Америка, то будет как в Америке. Он не понимает, что Америка такая может быть только одна, только одна страна может весь мир наколоть, резанную бумагу обменивать на реальные ресурсы, второго такого не получится. У Китая этого не получится, ни у кого. Как в Америке не получится, тем более, как в Америке, это что. Чтобы у нас учительнице за секс со старшеклассником давали 30 лет тюремного срока, я такого не хочу. В Америке есть масса, как принято говорить, ништяков. Это очень заточенное для удобства социальное государство, там всё во имя человека, всё во благо человека, всё очень быстро делается, они друг на друга все стучат, чего у нас тоже не получается. А это очень помогает правоохранительным органам и вообще для организации. Но как в Америке у нас не получится, надо отказаться...
Олег Дружбинский:
У нас не получится к ним присоединиться на правах ещё одного штата. Мы можем быть только страной-кормом, если так, грубо говорить.
Евгений Додолев:
Да, абсолютно точно.
Олег Дружбинский:
Это, по-моему, настолько очевидно.
Евгений Додолев:
Нет, не всем. Им это не очевидно. Они считают, что если будет демонтаж страны, если будет масса каких-то государств. Мы, условно говоря, это какая-то Москва, не знаю, что имеется в виду, перестанем «кормить Кавказ» и заживём прекрасно. Они совершенно не понимают, что, в принципе, сейчас время, когда миром правят транснациональные компании, даже не какие-то там империалисты, не какие-то объединения типа НАТО. Что просто в России кроме трубы, условно говоря, кроме ресурсов ничего не надо. Все эти таланты не будут востребованы, ни литературные, ни музыкальные.
Олег Дружбинский:
Никакие. Я более того скажу, знаешь, мне приходилось бывать, я почти месяц был в Мексике. Вот классическая страна-корм для Америки. Мы переезжали по стране, были почти в 10 городах. Для меня было удивительно вот что. Я об этом раньше не знал. В Мексике нет железных дорог и все ездят только на автобусах рейсовых. Довольно плохие дороги, так далее и тому подобное. Я спросил у местного жителя: а почему нет железных дорог, ведь легче на поезде проехать. Он сказал: у нас в пятидесятых годах были железные дороги, а потом их строительство приостановили и демонтировали, потому что Standard Oil сказала, что будете покупать наш бензин на автозаправках. И всё железнодорожное сообщение было прекращено, и просто дорог теперь нет. Вот я просто к вопросу тому, кто диктует стране-корму, как себе жить.
Евгений Додолев:
Утром прочитал с удивлением статью Тьерри Мейсан, который написал, что в Афганистан американцы вошли по заказу французской компании, которая производила бетон, чтобы заливать бетоном вот эти бесконечные в Афганистане подземные ходы. Они просто заработали десятки млрд. €.
Олег Дружбинский:
Да, понятно.
Евгений Додолев:
То есть всё делается, решения принимаются не потому, что кто-то кого-то не любит, а потому, что люди думают, как бы заработать ещё больше денег.
Олег Дружбинский:
Скажи, у меня к тебе такой вопрос, а когда ты почувствовал, что тебе с либеральной тусовкой не по пути. Любопытный момент такого перехода.
Евгений Додолев:
Очень рано, когда ещё не было термина «либералы», когда этот термин либеральный был приватизирован Владимиром Вольфовичем Жириновским, он назвал ЛДПР партию. Тогда это называлось демшиза или демократ был термин. Я был совершенно потрясён, ещё в советское время это начало складываться, я был совершенно потрясён, что работая на государственном телевидении, в молодёжной редакции совершенно нельзя нести государственный дискурс и давать слово в рамках тех проектов, с которыми я сотрудничал, людям, которые были не согласны с общей тогда движухой демократической. Я этих людей абсолютно не принимал, мне казалось прикольно как раз послушать, что не говорят. Потому что мне казалось, что это очень нелепо и смешно. Но я для себя обнаружил, что им просто не дают слово. И когда я понял, что одна цензура замещается другой, то есть партийная цензура замещается демократической цензурой, я был крайне озадачен. Я в тот момент ещё идеализировал американскую медийку. Мне казалось, что есть какие-то стандарты.
Олег Дружбинский:
Честная журналистика.
Евгений Додолев:
Да New York Times. Потом в 93-м году я поехал в New York Times Company на стажировку, и с этими иллюзиями я распрощался.
Олег Дружбинский:
А на предмете чего?
Евгений Додолев:
На предмете того, что там нет цензуры, условно говоря, что тебе из комитета республиканской партии звонят. Но там офигенная самоцензура. Я был на стажировке в газете Press Democrat в Санта Розе, штат Калифорния, это отделение New York Times Company на западном берегу. Были как раз события октября 93-го года, когда Белый дом, наш Белый дом расстреляли из танков. У них на первой полосе шла фотография с Кирсаном Илюмжиновым, который выходил из этого Белого дома, там Аушев. С Кирсаном Николаевичем мы были в очень хороших отношениях, мы и сейчас поддерживаем отношения. Я сказал: ребята, давайте я сейчас прямо наберу по телефону, мы получим прямо коммент эксклюзивный того, что у вас идёт на Front Page, на первой полосе. Они сказали: а что он скажет? Я говорю: я не знаю, что он скажет, но он скажет. Не надо, сказали. И тут я: подождите, ребята вы наверное не поняли, я говорю, вот, у вас на первой полосе идёт фотография человека и какой-то рассказ, а мы сейчас получим эксклюзивный комментарий вот этого человека, который просто расскажет. Не надо, мы все уже знаем.
Олег Дружбинский:
Опа.
Евгений Додолев:
Это для меня просто было, как полночь превращается в тыкву, и для меня просто New York Times Company превратилась в тыкву. И потом я стал какие-то вот эти моменты наблюдать.
Олег Дружбинский:
То есть мнение и точка зрения заранее уже решены, совершенно неважно, кто, что скажет.
Евгений Додолев:
Есть линия партии и правительства, она в голове просто у людей, их никто не инструктирует, они просто. Мы сейчас это проходим то же самое, на самом деле. Тоже формируются вот эти штампы такой самоцензуры, это удивительное дело. Я был просто потрясён, как они чётко знают, что можно, а что нельзя. Не потому, что это запрещают, не потому, что это на каких-то собраниях произносится. Потому что есть вот эти установки.
Олег Дружбинский:
Потому что это выгодно Америке. Из чего они исходят?
Евгений Додолев:
Нет, там достаточно это всё-таки общество либеральное, там не государство думает про человека, а человек понимает, что он останется без работы, он станет, если он не будет соблюдать каких-то этих неписаных правил. Он просто окажется не то, что его исключат из республиканской демократической партии, не то, что у него будет запрет на профессию, просто про него будут думать, что он.
Олег Дружбинский:
Не наш.
Евгений Додолев:
Неуправляемый, человек, который не понимает, как должно. Давайте события 14-15-го года недавние, когда главного редактора New York Times Company уволили, потому что она дала репортаж с юго-востока Украины. Там сидели два месяца журналисты, искали российские войска, не нашли. Написали большой репортаж про этих отпускников, что регулярных войск нет, что есть, как на самом деле есть. Издатель сказала: мы не будем это публиковать, это неправильный материал. И главный редактор опубликовала и пошла на фиг. Ну как это называется.
Олег Дружбинский:
Свобода слова.
Евгений Додолев:
Свобода слова, да, только она подразумевает ещё свободу мысли.
Олег Дружбинский:
Ну, ты можешь, конечно, сказать, а мы тебя можем уволить, вот у нас у обоих свобода это называется, всё правильно. Но все остальные журналисты сделают вывод и больше так свободу слова не будут предлагать. Понятно. То есть ты ещё с каких-то молодых лет молодости.
Евгений Додолев:
В конце восьмидесятых я понял, что, на самом деле, всё не так просто, как представлялось мне, скажем, школьнику про устройство. Есть страшный коммунистический режим, есть некий свободный мир, который нас ждет. И когда мы с ним сольемся в экстазе, будет мир, дружба, жвачка, джинсы, рок-н-ролл. Что я любил и люблю, всё перечисленное, я совершенно не поменял установок. Но я просто понял, что не все так устроено. Более того, мне если бы в 89-м году, когда я был во «Взгляде», когда 30 лет назад сказали бы, то, что вы делаете, приведёт страну к тому, что страна распадётся. Я бы сказал: ну и хорошо. Мне бы сказали: нет, не будет страны, не будет Советского Союза, будет 54 каких-то образования. Я бы сказал: отлично, мы будем в свободном мире все. То есть я совершенно не понимал устройства мира. Я дико был наивен. Поэтому когда я сейчас вижу своих ровесников и людей постарше, которые сохранили вот это наивное представление, я, честно говоря, просто офигеваю от этого. Когда они повторяют то же самое. У нас же последняя инстанция была, когда, я по-моему рассказывал как-то вам с Дарьей, что когда закрывали «Взгляд» Кравченко, он сказал: мы обратимся в американское посольство. Это была последняя инстанция, типа Гостелерадио.
Олег Дружбинский:
Господа бога.
Евгений Додолев:
Есть политбюро, а есть американское посольство, куда можно апеллировать. Абсолютно искренни в этом. Казалось, что ребята действительно хотят дружить. Я не думаю, что Горбачёву занесли пачку денег, и он вывел войска наши из Германии и подставил. Он просто был таким же наивным трактористом со Ставрополья, как другие. Ему сказали: мир, дружба. Все, вот он.
Олег Дружбинский:
И поверил.
Евгений Додолев:
Радостно просто предал страну. Является ли он национал предателем? Опять же, нет. Он просто предатель.
Олег Дружбинский:
По глупости.
Евгений Додолев:
По недомыслию, по наивности, может быть.
Олег Дружбинский:
Да, возможно. Вопрос, который для меня кажется достаточно важным. Стал очень заметен раскол после Крыма в двух тусовках, назовём их так, условно либеральная и условно ватническая такая. Присоединение Крыма, большая очень часть либеральной интеллигенции восприняла резко негативно, и небольшая часть восприняла позитивно. В какой-то момент я знаю, что это был период 13-14-й год, из-за событий на Украине люди прекращали общение друг с другом, по политическим причинам. У тебя были такие конфликты со знакомыми из-за этого?
Евгений Додолев:
Гораздо раньше началось всё, ещё в восьмом году мы с Михаилом Леонтьевым запускали проект в Киеве, русскоязычное издание журнала «Профиль». Я работал тогда исполнительным директором издательского дома Родионова, который издавал этот журнал. С лицензией Шпигель мы поехали в Киев и организовали такое русскоязычное издание, еженедельник. Естественно, рекрутировали мы местных журналистов, пророссийских абсолютно, потому что с Леонтьевым другие бы не стали общаться. Я был потрясён, как они нервно реагируют на какие-то совершенно... То есть я какую-то фразу сказал: у нас это было в девяностые. И это их взбесило. Что мы, младший брат, что у вас это было в 90-е, а у нас сейчас. Притом что они, я повторюсь, они абсолютно были пророссийские и с симпатией. Но вот этот комплекс какой-то недостраны, какого-то вот этого младшего брата. Вот сейчас же, когда событие происходят в Каталонии, в Испании, они же, казалось бы, должны поддерживать Мадрид, потому что это сепары, барсы - это же.. А они поддерживают именно Барселону. Почему? Спрашиваю я. А потому, что они сравнивают, для них Каталония - это Украина, а Испания - это.
Олег Дружбинский:
Какой причудливый вывих, я бы сказал.
Евгений Додолев:
То есть они, на самом деле, ментально воспринимают всё равно себя как кусок.
Олег Дружбинский:
Недотерритория.
Евгений Додолев:
И очень нервно реагирует. Сейчас выходит буквально на днях книга «Гранд российской музыки», посвящённая 70-летию Александра Борисовича Градского, на следующей неделе должна выйти. Я представляю, что с ним будут делать недобратья. Потому что он там просто говорит, что украинского языка нет, что малоросский диалект, что музыки... Я говорю, украинская музыка, она же более востребована, чем наша. Он говорит: нет такой, это просто часть российской музыке. Я думаю, боже мой, понимает ли он, чем он рискует, что точно станет невъездной. Они очень нервно на это реагируют. Кто-то мог бы посмеяться, сказать, идиот, как это нет музыки, когда вот она, есть. А они очень агрессивно это воспринимают, для них это очень болезненная тема.
Олег Дружбинский:
Видимо, да. Я тоже как-то в то самое время Крыма, мы с моим товарищем в эфире разговорились о том, что какие известные имена в сфере культуры мы можем вспомнить из Украины. Гоголь-Яновский мы знаем, но он, к сожалению, писал в Питере, а потом очень долго жил в Италии и в других странах прекрасных. И мы начали вспоминать композиторов, художников, и мы ничего не можем вспомнить.
Евгений Додолев:
Олег, надо читать украинскую прессу. Тогда бы вы знали про такие имена, как Пушкин, Достоевский.
Олег Дружбинский:
Вот оно что.
Евгений Додолев:
Да, они все прямо оттуда.
Олег Дружбинский:
Я рад за всех перечисленных, честное слово. Я действительно ни в коей мере не умаляю ничьих достоинств и совершенно не обязательно, что это наша страна, не наша страна. Мы были одной империей, извините, мы были одним государством и очень много лет. У всех есть какие-то родственники украинцы, кто-то там жил, кто-то родился.
Евгений Додолев:
Я сам на четверть.
Олег Дружбинский:
У меня там, например, отец родился в Киеве, я не вижу никакой проблемы в том, что у меня есть такая кровь, сякая кровь, мы не знаем, какая у нас кровь, если копнуть дальше третьего колена, никто ничего не знает. Бог с ним. Я не понимаю проблемы обиды, если её специально не раздувают, я бы так сказал, пропагандистские силы. Но вернёмся к национал предателям.
Евгений Додолев:
Да, я считаю, что люди, которые ходят с жовто-блакитными стягами, они конечно, мне так странно, они очень близки к этой грани национал предателей. Потому что в Киеве утверждают, что мы находимся в состоянии войны, это их версия. Что Россия напала и мы воюем. Тогда если мы воюем, ходить с флагом неприятеля, это есть предательство, именно национал предательство. Что вы должны определиться, либо крест, либо трусы. Что либо мы не воюем, тогда мы можем ходить с этими стягами и как-то выражать нашим недобратьям поддержку и солидарность. Если мы принимаем эту версию, киевскую, что мы в состоянии войны, что мы напали и ведём военные действия, тогда либо ты уезжай туда и бери винтовку, как Меладзе говорил, дайте мне винтовку, я буду стоять за Майдан. Либо как-то хотя бы соблюдай нейтралитет, хотя бы.
Олег Дружбинский:
У меня есть некое ощущение, я хотел вот о чем тебя спросить. Ведь ты действительно очень давно и в журналисткой тусовке, медийной тусовке, целиком. Знаешь, может быть, я не очень хорошо знаю, но у меня было ощущение, что в начале девяностых медийная тусовка в каком-то смысле правила умами. Был Шендерович на Первом канале, я в качестве примера, и огромное количество людей. Но было некое ощущение, что они держат власть над головами. Мы помним, как НТВ называло наши войска в Чечне федералами, мы помним эти некие клише. И вот после того, как эту власть над умами в каком-то смысле государство российское отодвинуло в сторону, так, по моему ощущению, то вся эта либеральная тусовка по-прежнему лелеет надежду, что она захватит эту власть обратно. У тебя не создалось ощущения, что они хотят, на самом деле, пробраться к власти?
Евгений Додолев:
У меня создаётся ощущение, что они считают, что этот знаменитый слоган «мы здесь власть», они реально очень многие верят в это. Поскольку общаются друг с другом, как в одной из любимых песен Бориса Борисовича Гребенщикова «но сами звонят лиши друг другу, обсуждая, насколько прекрасен наш круг», «Электрический пёс». Что они совершенно не понимают, на самом деле, настроение людей. Это относится не только, кстати, к либеральной тусовке, это относится и к Кремлевским, и к людям, которые сидят во власти. Совершенно они не понимают, чем живёт страна. Я в конце сентября был на журналистском форуме «Вся Россия» в Сочи, там у меня была творческая встреча с провинциальными журналистами. Они совершенно о другом думают, совершенно другой настрой, никакого интернета, там существуют эти тиражи газет по 50.000 экземпляров, никаким «Ведомостям» и «Коммерсантам» это не снилось. В Магнитогорске 50.000 и интернета нет, потому что некогда. Потому что утром они садятся в трамвай, едут через речку на комбинат, читают газету, вечером возвращаются для того, чтобы поужинать и лечь спать. Сталин им позвонил 41-м году, сказал: война, военное положение. Всё, значит всё отправляется вам, варим сталь. В 45-м, когда война закончилась, Сталин им не перезвонил. Он не дал отмашку, что всё закончилось. И там совершенно, им какой там Шендерович, для них Макаревич - это «Машина времени», они с удовольствием слушают эту «Машину времени», им в голову не приходит, что Андрей Вадимович там что-то озвучивает. Какой такой Фейсбук, какие там соц. сети, совершенно другим живёт страна. Я не говорю, что это плохо или что это хорошо. Просто совершенно другим. И вот эти люди, которые собираются на этих форумах, Липницкий завтра придет в эфир, «СловоНово» Марат Гельман собирает, они собираются там, у них вообще нет представления о том, чем живёт страна. Они могут быть в курсе того, чем живут элиты, в том числе и политические, но те тоже, мне кажется, пульс не чувствуют.
Олег Дружбинский:
А в чем проблема? Это просто дети таких родителей, которые выросли в квартирах с высокими потолками. И которые, извини, Москва заканчивается за МКАД, то есть Россия заканчивается за МКАД, а дальше какая-то неизвестная ледяная пустыня, в которой бродит мрачный человек.
Евгений Додолев:
Я думаю, что проблема в том, что они всерьёз абсолютно. Не далее, как сегодня в Фейсбуке видел стихотворение того же Макаревича, смысл которого, что, условно говоря, возвращается, всё возвращается, 37-й год возвращается. Они реально считают, что возможна реанимация СССР. Но СССР, Советский Союз, там идеология была, плохая, хорошая, неважно. Там был идеологический совершенно аспект, это было идеологическое противостояние двух систем. Сейчас просто все сами по себе. Идеология у всех одинаковая: ресурсы, деньги, жизнь. И бодаются, то есть ищут союзников, исходя из этого. Мы же с Китаем объединяемся не потому, что у них компартия, а потому, что сейчас наши интересы на этом этапе совпадают. Или с Турцией не потому, что у нас большой процент исламского населения, не об этом речь. Эти тактики и стратегии, они совершенно не связаны с идеологией, поэтому никакая реконструкция, реанимации Советского Союза невозможна. С этими запретами на выезд, с этими тройками, которые будут спрашивать: а вы знаете, кто возглавляет компартию Румынии, если вы туда едете. Это невозможно, с этим проехали.
Олег Дружбинский:
К вопросу ещё об одной проблеме национал предательства. Я процитирую Дмитрия Быкова. В одной из своих статей он употребил очень интересную логическую конструкцию. Ты, кстати, не раз там его у себя цитируешь в Фейсбуке. Я не помню, ты цитировал это или нет, но сама конструкция забавна. Звучит она примерно так. В своё время определённая часть еврейского народа была против царского правительства и царского режима. Потом эта же часть народа была против советского правительства и советского режима. Теперь она против путинской России и путинского режима. Может быть, она против России, на самом деле, выступала.
Евгений Додолев:
Я думаю, у Димы, кстати, масса есть таких тезисов, которые озвучивать может только он, с фамилией его отца, с отчеством Львович, которые я не решусь, потому что я автоматом попаду в антисемиты. Дмитрий Львович это может делать, я помню, с каким лицом Борис Абрамович Березовский читал выпуск газеты «Московская комсомолка», которую мы с Быковым делаем, с выносом «так не шейте вы, евреи, ливреи».
Олег Дружбинский:
Это Галич.
Евгений Додолев:
Из Галича этот вынос был, я помню его лицо. Дело в том, что, в принципе, евреи, они вообще заточены всегда, это пассионарная нация, они заточены на движуху. 68-й год, Прага, это же дело исключительно чешского еврейства. И поляки после этого начали массово разрешать евреям выезжать, потому что о них не хотели повторения, они же входили туда точно так же, как и болгары, и мы, то есть это войска Варшавского пакта входили. После этого Ярузельский принял решение, что чем меньше евреев будет в Варшаве, тем спокойнее будет ему. Я не говорю, что это лучшее, но с точки зрения государства получается, что так.
Олег Дружбинский:
Понятно.
Евгений Додолев:
Но с другой стороны, без евреев никуда не деться, потому что одна из любимых присказок, которую я повторяю, что когда произошла Крымская инициатива, там один товарищ другого спрашивает, не важна национальность: а Путин прежде, чем принимать решение, он с Рабиновичем посоветовался? С каким Рабиновичем? Да хоть с каким-нибудь.
Олег Дружбинский:
Прекрасный анекдот. В своё время Пётр Подгородецкий написал книжку «Машина с евреями», как известно. Тебе не хотелось называть книжку «Машина времени» как-нибудь ещё по-другому?
Евгений Додолев:
Вообще, в принципе, название выбирает издательство, исходя из каких-то представлений о прекрасном, то есть о маркетинге. Поэтому у меня какое-то было, что-то «50 лет пробега без смены кузова».
Олег Дружбинский:
50 лет кузову «Машины времени».
Евгений Додолев:
Какие-то я собирал у Матецкого и у прочих музыкантов названия, там были очень, сейчас все не вспомню, но прикольные. Но издательство решило так.
Олег Дружбинский:
Слушай, всё-таки хочется ещё немножко окунуться в то время, которое ещё помнят те, кто когда-то слушал «Машину времени» и был её ярым фанатом. Это навсегда осталась неким воспоминанием гимназических времён, я бы даже так выразился. Не сколько школьных, потому что школьники мы там были условно, многие в школу и не ходили или ходили случайно. А вот воспоминания о романтизме, синяя птица удачи, всё там такое, хлопнет крыльями, и только небо тебя поманит. Остался этот романтизм, а потом как-то этот романтизм кончился, мне показалось, у «Машины». Я о чем хотел спросить, как ты воспринимаешь это время, что для тебя.
Евгений Додолев:
80-е?
Олег Дружбинский:
80-е. Что для тебя сегодня, сегодняшним глазом.
Евгений Додолев:
Понятно, что в то время мы были молодыми, я был молодой, поэтому я конечно вспоминаю с какой-то ностальгией какие-то реалии. Но я не хотел бы вернуться в то время.
Олег Дружбинский:
Это любопытный очень вопрос, а почему?
Евгений Додолев:
Потому что у меня эти запреты, почему я не могу уехать, просто уехать, почему если я должен уезжать, то уезжать навсегда. Ещё со школы я помню, когда гоняли за эти стрижки, когда надо было стричься, эти джинсы, про жвачку нам объясняли, что это как-то желудочно-кишечный тракт вредит. Это всё, не давали музыку слушать. Я помню запреты. У того же Макаревича, у него у одного из первых появился видеомагнитофон, их там было 5-6 штук вообще в Москве в конце 79-х. У Абдулова, у Леонида Ярмольника, у Макаревича и ещё несколько человек. И вот все приходили на эти показы, все боялись, что придет милиция. А милиция приходила, выключали в щитке свет, электричество, чтобы невозможно было эту VHS вытащить и брали с поличным за просмотр какой-нибудь «Греческой смоковницы», где показывают соски, просто попки и сиськи видно, просто порнография. Но это же идиотизм был абсолютный. Это был абсолютный идиотизм. Меня самого, двадцатилетним студентом я оказался за решёткой, у меня среди прочих обвинений было тиражирование Гумилёва и Булгакова.
Олег Дружбинский:
Ах ты, какой ты, оказывается, был.
Евгений Додолев:
Да, вот такой я был страшный враг режима, и диссидент. Но это же, на самом деле, было никуда негоже, потому что брежневский режим совершенно не корректировал дискурс, который остался в наследство.
Олег Дружбинский:
Оторвался, видимо, в какой-то момент.
Евгений Додолев:
У нас реалии изменились, у нас никто не верил вообще в эти политинформации, в эту лабуду, огромно был разрыв между реалиями жизни и между официальным дискурсом. Ни Брежнев, даже Хрущёв, он попытался откорректировать сталинский дискурс, но мы остались при том же противостоянии двух систем, империализм, американская военщина, она есть, американская военщина, как мы сейчас видим. Но дискурс надо было менять.
Олег Дружбинский:
Ты знаешь, я наткнулся на любопытную мысль, я был в путешествии по Южной Америке, видел эти фавелы вокруг Рио. И в какой-то момент меня поразила мысль, что всё, что писали наши газеты о прогнившем западном мире это правда.
Евгений Додолев:
Абсолютно правда, но как они это делали, и они скрывали, главное, эти репортажи про закрома родины. Надо же было объяснять, да, у нас нет 10 сортов колбасы, но есть бесплатная медицина, ребята, давайте, вы что выбираете? Вот эти супермаркеты и джинсы или бесплатное образование? Либо, либо, не получится и то, и другое, как мы сейчас видим.
Олег Дружбинский:
По крайней мере, хотя бы можно было на эту тему начинать разговор.
Евгений Додолев:
Можно было как как-то обсуждать в обществе. Нет же, у нас говорили, что загнивающий Запад. И конечно, людям сносило крышу всем. Я помню, когда Юлиан Семёнов делал мне паспорт синий в Америку, меня в 89-м году отправлял, он сделал мне паспорт, который до сих пор у меня хранится, с какой-то серией. Это служебный был паспорт, не дипломатический, но мне отдавали честь все эти, какая-то вот эта серия была. И он у меня, я был тогда ведущим «Взгляда», человеком, который, это были мои 15 минут славы. И он когда мне делал паспорт, он говорит: надеюсь, ты не выберешь свободу. Типа, что я не останусь в Америке. В принципе, где-то, может быть, 10 % он допускал, что я могу приехать, увидеть, офигеть от этого всего. И я офигел. И не вернуться. Потому что люди не возвращались. Они заходили в эти магазины.
Олег Дружбинский:
У них подала челюсть и больше они не выходили.
Евгений Додолев:
И вот это, конечно, было неправильно. Агитпроп у нас был очень дубовый.
Олег Дружбинский:
Но он и сейчас, я бы сказал, не очень, между нами говоря, хотя это уже вопрос совершенно другого.
Евгений Додолев:
То, что делает Russia Today, то, что делает Маргарита Симоньян, это очень грамотно то, что они делают. Их реально смотрят и в Европе, я не знаю, как в Америке, я в Америке давно просто перестал бывать, уже много лет не ездил, но в Европе смотрят, как альтернативу.
Олег Дружбинский:
Смотрят, но я, честно говоря, поскольку не очень общаюсь с аудиторией той, но надеюсь, что ее интерес замеряется.
Евгений Додолев:
Я продолжаю общаться, и мне очень сложно общаться с моими американскими друзьями, потому что я помню, что когда принимался закон об ограничении вот этой гей пропаганды, понимаешь, о чем речь. Мне звонили из Калифорнии и говорили: вы там с ума сошли, что вы делаете. Я говорю: а что делаем? Ну вот, они послушали выступление этой Маши Гессен, которая сказала, что национальная российская забава - геев ловить и подымать их на вилы.
Олег Дружбинский:
Господи.
Евгений Додолев:
Это такая традиция. Пойдём, гея поймаем и на вилы его. Я до сих пор не понял, они сказали forks, я подумал вилки, какие вилки. Потом я понял, что я представил себе с вилками бегающих людей по улицам Москвы и колющих геев. Там реально засраны мозги очень у людей, они реально представляют нас. Они либо не интересуется тем, что вообще происходит у нас, они очень поглощены своими проблемами, либо думают, что у нас ужас, кошмар и мракобесие.
Олег Дружбинский:
Да. Наша программа подошла к концу, осталось буквально несколько секунд до конца. Что называется, жёсткий разговор получился. Ты почти открылся, я извиняюсь.
Евгений Додолев:
Я готов, зовите меня, буду открываться.
Олег Дружбинский:
Я тебя поздравляю с выходом ещё одной книги. Ты, пожалуй, один из немногих тех, кто так много и хорошо пишешь.
Евгений Додолев:
Да, я графоман.
Олег Дружбинский:
Это же прекрасное качество, извини, это хорошее качество писателя, любить писать, именно так графомания и переводится. Я тебя с этим поздравляю, с выходом новой книги и с тем, что есть человек, который помнит, когда мы были молодыми, так бы я сказал, и чушь прекрасную несли. Сегодня мы повзрослели, иногда её несём, но меньше или больше. С этим я тебя поздравляю, будь здоров и счастлив.
Евгений Додолев:
Спасибо, взаимно.
Олег Дружбинский:
Всего доброго.