Татьяна Буцкая:

Программа «Выбор родителей», Татьяна Буцкая. Поздравляю вас с тем, что началась осень. У многих дети пошли в детские сады, в школы, и у родителей возникло много новых вопросов, которые, может быть, кто-то не успел решить до того, как ребенок зашел в двери образовательного государственного учреждения, а у кого-то проблемы, может быть, возникнут во время обучения. Друзья, сегодня я хочу поговорить про не совсем обыкновенных детей. Представляю вам сегодняшнего гостя: Олег Леонкин, детский реабилитолог, специалист по детям с аутизмом.

Олега, вы много кем являетесь. Расскажите о себе несколько подробнее.

Олег Леонкин:

Поподробнее – я специалист по детям с аутизмом. Вообще, я специалист по детям и сам не очень делю, считаю неблагодарным делить детей на особых, не особых. Отработал фактически 20 лет с детьми с особенностями развития. Там были и ипотерапия, и ЛФК, и масса всяких методов. Применяя их, мы пробовали не столько детям помогать, сколько семьям справляться с ситуацией, потому что сами-то дети чувствуют себя прекрасно, если к ним не пристают.

Татьяна Буцкая:

Как быть, если у тебя особенный ребенок, но ты его отдаешь в обыкновенную школу, что родителям ждать?

Олег Леонкин:

Тут нельзя сказать, что ждать, но в любом случае будет непросто, в зависимости от того, кто окружает и насколько люди готовы. Нужно понимать, что, когда ребенок с особенностями приходит в социальную среду и люди вокруг не понимают, что происходит, они просто боятся. Это страшно, это пугает; когда ты чего-то не понимаешь, то это в первую очередь пугает. Пугаться может педагог, воспитатель, могут пугаться родители. Я не просто так говорю про взрослых, потому что дети значительно проще принимают иное, чем взрослые. Если происходят неприятные ситуации, то дети, как правило, транслируют реакцию взрослых. Тогда уже весь коллектив может неадекватно реагировать, или наоборот, адекватно, но не принимать в данном случае такого ребенка. Сказать, что будет простая прогулка – нет. Но бывает, когда таких принимает именно общество, учителя, они принимают их в свой коллектив, и тогда получается уже инклюзия – то, что для них и нужно.

Татьяна Буцкая:

Какие есть звоночки, которые скажут родителям о том, что надо что-то менять? До какого момента можно особого ребенка держать в обыкновенной школе, а когда его надо спасать и переводить в специальную школу?

Олег Леонкин:

Я вообще не очень понимаю, зачем переводить в специальную школу. В специальную школу нужно переводить тогда, когда родители внутренне сказали: «Всё, я сдаюсь. Мне нужно сделать 2 простых вещи», – простых в понимании, но не простых в делании. – «Сделать ребенка безопасным и удобным. Я не занимаюсь больше его развитием». Надо сказать, что это очень сложное решение, и, если человек его принял, то он достоин уважения. Здесь не вопрос: «Я сдался, я больше не могу», нужно достаточно трезво понимать. Поскольку мы не вечные, то такое решение дорогого стоит. Если человек решает, что «Мне нужно сделать так, чтобы был удобный, неопасный человек, которого можно куда-то привести и он будет существовать в том социуме, даже особенно ничего не делая по запросу», то это то, что…

Татьяна Буцкая:

Не понимаю, давайте расшифровывать. Это как?

Олег Леонкин:

Это как? Это меня привели в школу, я отсидел там 6 уроков, ничего не делая, после 6 уроков меня забрали. Но при этом родители могут спокойно работать и обеспечивать жизнь себе и ребенку, которая, мягко говоря, недешевая. Это не бегающие оба родителя или один постоянно рядом с ребенком. Тоже нужно понимать, что свою систему организовать непросто. А есть ситуации, когда занимаются развитием и включением в социум, для того чтобы ребёнок смог самостоятельно существовать. Разные ситуации бывают, их нужно, конечно, определять, и здесь помогают специалисты.

Татьяна Буцкая:

Что такое школьник с аутизмом? Какие есть симптомы заболевания, даже больше, наверное, не для самого ребенка и его родителей, а для одноклассников и для родителей одноклассников, чтобы они понимали, что это не просто мальчик или девочка с плохим поведением, а это особый ребенок?

Олег Леонкин:

А какая разница? В данном случае все равно дети и родители видят в некотором смысле неадекватное поведение, и дальше уже зависит от культурного уровня и знаний того человека, который определяет: это невоспитанный или особенный ребенок.

Татьяна Буцкая:

Что может быть неадекватного в поведении?

Олег Леонкин:

Может посреди урока начать кричать, валяться на полу, отказываться есть, сесть в углу и тихо качаться. Его поведение многогранно, но в любом случае – отсутствие коммуникации, общения и включения в общую жизнь. К нему подходят с каким-то вопросом, запросом, просьбой, предложением, с требованием что-то сделать, в ответ может поступить неадекватная реакция, мощная. Если я подхожу к ребенку, что-то его прошу, то адекватной реакцией будет: «Нет, не буду делать». Отказ – адекватная реакция. Но, когда отказ выражается генерализованно, так, что стекла дребезжат, ― это проблема. Ребенок имеет право отказаться, но вопрос в том, каким способом и насколько мощно он выражает отказ. Или бывает вообще полное игнорирование и попытка не замечать. Бывает стереотипное поведение, когда они в меньшей степени мешают, но точно нет совместного действия. Человек выпадает из коллектива. Если он выпадает и агрессивен, то его поведение становится проблемой, потому что другие дети не виноваты в том, что его отказ вдруг выражается в агрессивной форме. Тут, конечно, родители встают на дыбы, и для воспитателя, который несет ответственность не только за особенного ребенка, а и за остальных, это проблема, и серьезная проблема. Поэтому таких детей просят убрать.

Татьяна Буцкая:

Раньше были отдельные школы для таких особенных детей, отдельные детские сады, а сейчас, как мы сказали, у нас все образование является инклюзивным, то есть в любую группу школьников, либо младшего школьного, либо детсадовского возраста может прийти особый ребенок. Как вы считаете, это правильно?

Олег Леонкин:

Я считаю, что это единственный способ, когда можно помочь такому ребенку. Вопрос в том, насколько готово общество. В нашей стране, по крайней мере, поразительный разброс, от полного неприятия до фактически полного приятия. Я работал консультантом в инклюзивном детском саду, где не только дети, воспитатели, но и другие родители, не особых детей, а нормотипичных детей абсолютно спокойно реагировали. Они, правда, знали, куда ведут своего ребенка. Мой старший сын проводил лето в лагерях среди таких детей, и он абсолютно спокойно на них реагировал.

Татьяна Буцкая:

Сколько ему было лет?

Олег Леонкин:

Наверное, лет с 4 до 9 он проводил в лагерях, общался с ними, помогал им. Это ситуация, которая реально воспитывает. Сейчас очень меняется восприятие обществом таких детей, и она проще. Она реально проще, чем 10–15 лет назад, когда от них отказывались и отодвигали. Поэтому, если говорить о том, куда в первую очередь попробовать такого ребенка отдать, то, конечно, в инклюзивную среду, потому что отказаться от инклюзии, если вдруг не получилось, проще. Отступить на ступеньку ниже проще, чем потом подниматься. Если поместить в специализированную школу, то откуда будет ребенок брать нормотипичное поведение, он с кого его будет срисовывать? Среда делает нас. В какой среде мы оказались, то в нас и заселяется. Если он видит вокруг себя 20 человек, которые на просьбу воспитателя пошли одеваться на улицу, то больше шансов, что он тоже пойдет одеваться на улицу и гулять. Но тут есть тонкие вещи, зависит от конкретного места, где понимают, что можно у этого ребенка по его возможностям сейчас просить, а что не нужно, когда-то, может быть, по рекомендации тьютора даже убрать его из ситуации. Он может не переносить урок музыки ― значит, не вести его на урок музыки, а ко всему остальному он будет привыкать. Будет выстраиваться его поведенческий навык.

Татьяна Буцкая:

Какими должны быть учителя, насколько чутко они должны реагировать на особенности поведения такого ребенка? Мне кажется, для стандартного учителя вариант, когда ребенок плохо реагирует на урок музыки и не надо его туда водить – не очень стандартная ситуация. Не каждый учитель может убедить директора, что этому ребенку не надо идти на урок музыки.

Олег Леонкин:

Сама инклюзия подразумевает такую ситуацию. Преподаватели или воспитатели, которые идут работать в инклюзивную среду, я надеюсь, понимают, куда они идут. Но, как обычно, у нас вагон впереди паровоза, у нас не хватает подготовленных специалистов, как мне кажется. Здесь же вопрос не в том, чтобы знать, что это такое, а вопрос в том, чтобы, как в восточных единоборствах, передавать от человека к человеку. В инклюзивный детский сад, где я работал, приходили на практику студенты, они смотрели, как всё происходит, потом уходили, потом опять приходили. Очень многие из них приходили туда работать. Шла постепенная передача. Они обучались, как педагоги в педагогическом институте, потом приходили работать и оставались. Но не много подобных мест, где специалист может получить такую хорошую подготовку.

Каким должен быть специалист? В общем, не бояться, и, наверное, быть уверенным в себе, потому что иногда приходится противостоять и родителям в том числе, которые забирают своих детей, или, по крайней мере, убеждать их в чем-то.

Татьяна Буцкая:

Они приходят забирать, чтобы переводить их в специализированные учреждения?

Олег Леонкин:

Забирать из группы или с урока, не вообще забирать из школы, а вечером пришли и узнали, что что-то случилось. Понятно, что нужно быть адекватным, чтобы объяснить, как произошло, расставить точки, чтобы углы сгладить. Отказаться проще всего.

Татьяна Буцкая:

Я узнавала, мне сказали, что в Москве все школы являются инклюзивными, то есть в любую школу можно отдать ребенка с особенностями развития. Есть небольшое количество школ для детей, которых нельзя даже в инклюзивную школу отдать, но там, к сожалению, учатся детишки, которые потом не получат аттестат. Они получат справку о том, что прошли обучение. Меня тоже интересовал вопрос, как учителя относятся к таким детям, потому что не каждый учитель проходит обучение по общению с особым ребенком. На примере московских школ, мне сказали, что для учителей есть учителя-коучи, которые могут научить учителя общаться с особенным ребенком. Но, опять-таки, это проблема не учителя, а родителей. Если родители видят, что у ребенка есть проблемы и с одноклассниками, и с учителями, то это уже проблема родителя, оказывается, ― обратиться к директору школы, обратиться к классному руководителю, сказать, что «У нас есть проблемы, можно, мы сейчас приведем к вам специалиста и расскажем, как общаться с нашим ребенком?» К сожалению, обучение учителей еще не везде работает автоматически.

Олег Леонкин:

Оно вообще автоматически работать не может. Может, и есть, но я не слышал. Но есть кафедра специальной педагогики, где готовятся те учителя, которые обучают. Поскольку сейчас ребенка можно привести в любую школу и не имеют права отказать, не взять его по месту жительства, то людей нужно готовить. Но, по сути дела, некоторых людей нельзя подготовить, потому что, если человек боится и искренне в этом признается, это не его вина, это не значит, что он категорически против. Он не может, и все! Существует некая данность, не все люди могут общаться с такими детьми, очень нелегкая работа и встречается профессиональное выгорание. Поэтому да, обучать.

Я сам этим занимался и опосредовано, и читал семинары. Когда я приходил в школы и общался с учителями, рассказывая, что в моем представлении лучше сделать с ребенком, очень многие учителя пробовали делать. Здесь нужно понимать, что обычных учителей, особенно, предметников, филологов и математиков вообще не учат специальной педагогике, они приходят с предметом. Конечно, у них есть подготовка по психологии, но не хватает всех уровней знаний. Они не очень понимают, что происходит. Как только приходишь и объясняешь, что происходит, умные люди, зная причину, перестают волноваться. Они, по крайней мере, могут прогнозировать и не транслировать отношение на самого ребенка. У него есть фактическая причина, а вы, хотите или не хотите, если первый раз с таким ребенком встретились, то первое, что скажете – что он невоспитанный. Но вопрос совсем не в воспитании.

Татьяна Буцкая:

Поэтому вам и задала одним из первых вопрос, как отличить невоспитанного ребенка от ребенка особенного. Вы спросили: а зачем? Если ребенок невоспитанный, то, наверное, можно либо ему объяснить, либо через родителей объяснить, что он ведёт себя не так, и, скорее всего, можно исправить. А если особенности уже на органическом уровне, то надо, наверное, самому менять отношение и выстраивать их.

Олег Леонкин:

Если мы говорим об оценке специалиста, то понятно, есть масса критериев, начиная от особенностей работы сенсорных систем до органических поражений, которые тоже могут выражаться в поведенческих, не только в моторных проявлениях. Если мы говорим о ситуации, чтобы неспециалист оценил, воспитанный или невоспитанный ребенок, то нужно посмотреть на родителей. Родителей, как правило, сразу видно. Если напротив тебя стоят абсолютно вменяемые люди, абсолютно вменяемые, то можно предположить, что они стараются, а если они еще идут на контакт и пытаются что-то сделать, то однозначно, что они пытаются справиться с особенностями, но не могут. При чём здесь воспитание? Если в той семье еще и рядом бегает человек поменьше или постарше абсолютно воспитанный, например, с маленьким пришли, есть старший, который особенный, а младший абсолютно адекватный, то вообще все встает на свои места, потому что у одних родителей один послушный и воспитанный, а другой нет ― так не бывает. Неспециалист определяет глаза в глаза, какие напротив него люди.

Татьяна Буцкая:

Проблемы аутизма сейчас, мне кажется, стало очень много; либо мы про нее стали больше говорить, либо чаще врачи стали ставить диагноз. Ваше мнение?

Олег Леонкин:

Стало больше, и намного. Я не знаю, с чем связано. Есть теории причин аутизма по факту. Но, когда у заболевания масса причин, то никто не знает, отчего так произошло. В конкретном случае можно определить, но нет единой причины, которая приводит к таким особенностям.

Татьяна Буцкая:

Знаете поговорку: если нет причины, то, скорее всего, виновата вакцина. Очень любят на вакцинацию списать всё, что не имеет одной причины.

Олег Леонкин:

Не готов ответить на вопрос. Я могу констатировать, но это статистика, которую можно только повторять: причины непонятны. Да, детей с такими особенностями стало больше. Туда еще приклеиваются разные – гиперактивность, дефицит внимания. Вполне возможно, что действует много факторов – и окружающее пространство, и экология, и что угодно, но я могу сказать одно: в любом случае, рвется там, где тонко. Причина, которая явилась пусковым механизмом ― это одно, а почему так вышло ― есть некоторые предрасположенности, которые развиваются постепенно, если причина не в органике, если не поражение такое, что невозможно исправить, как особенности сенсорного восприятия, связанные с органическим поражением мозга. У слепых детей есть аутичные проявления, и пусть ведущий диагноз другой, в поведении у них могут быть аутичные проявления. У детей с генетикой есть аутичные проявления, у детей с ДЦП, у людей, идущих по улице, стоящих в метро есть аутичные проявления. Это нормальная реакция, игнорирование, которое у всех есть. Другой вопрос, как мы включаемся.

Как правило, этот диагноз ставят примерно в 3 года, когда к ребенку уже запрос больше, и становится очевидно и понятно, что у него что-то не так – он не коммуницирует, не вступает в контакт. Развивается болезнь постепенно, но увидеть и заметить какие-то особенности можно сразу. Когда говорят, что их может заметить только специалист, у меня большой-большой вопрос, потому что моя практика подсказывает и говорит о том, что очень часто мамы ходят по врачам и говорят: что-то не так, не могу понять, что-то не так. У нас есть, прошито в геноме и в подкорку заложено некоторое представление о норме, о том, как должно быть. Если ребенок ему не соответствует, не отвечает, не смотрит в глаза, не реагирует на боль, делают укол, а он не заплакал, ― это неадекватные ответы. Тут сразу нужно вытаскивать антенну и видно сразу, с первых дней. Неадекватные реакции ребенка ещё не означают проявления аутизма, но по их поводу нужно серьезно напрячься. Очень «удобный» ребенок, в кавычках, который вообще не беспокоит до полугода, выглядит странно, с ним может быть удобно, но, скорее, следует волноваться. Ребенок, который не фокусирует взгляд ни на чём, тоже должен напрягать. Ребенок не реагирует телесно на воздействие матери, когда она несет его на руках, его даже неудобно носить на руках ― нужно забеспокоиться, нужно что-то делать, потому что изначально коммуникация выстраивается через тело. Если ребенок не коммуницирует через тело, то как же он потом будет коммуницировать на вербальном уровне?

Татьяна Буцкая:

Можно здесь подробнее? То есть, когда ты берешь его на руки, чего не происходит? Он не начинает тебе улыбаться, не хватает за волосы?

Олег Леонкин:

Когда ребенка берешь на руки, он подстраивается под воздействие, он реагирует телом, он, условно говоря, помогает. Похоже на бальные танцы, когда 2 партнера вместе что-то делают. Потом он научается просчитывать движения мамы, которая взяла ложку и хочет что-то помешать, а ребенок уже подстроился, потому что у него уже есть опыт. Если постоянно происходит так, что ребенок как будто идет по параллельным рельсам или все время в лоб, ты его к себе, а он отталкивается, или вообще невозможно спрогнозировать его действия… Эти ребята не подстраиваются под ваши действия. Он все время как будто сам по себе: «А ты попробуй, справься со мной». Как чемодан без ручки, который очень неудобно носить. Это ощущается. Конечно, родители привыкают, но это дискомфорт, который постоянно испытывается. Это первые маркеры, на которые нужно обращать внимание.

Татьяна Буцкая:

А то, что он поздно заговорил? Сейчас часто дети поздно начинают говорить.

Олег Леонкин:

Да, может быть масса причин, но дети почему-то стали начинать говорить значительно позже. Но аутизм совсем здесь ни при чём, потому что очень много ребят с этой симптоматикой, которые вполне себе нормально говорят. Но мы не подразумеваем речь как просто звуковоспроизведение, как магнитофон, который может говорить, и даже на нескольких языках, на всех, что записали. Речь – это способ коммуникации, когда я с кем-то делюсь. Речь, по-хорошему, ― моё желание донести свою мысль кому-то другому. А если я только повторяю, вообще что-то озвучиваю, например, все станции метрополитена по очереди, тут нет коммуникации. При этом логопедически может не быть никаких проблем вообще, чаще даже встречается, что нет нарушений речи у таких ребят, но от этого не веселее.

Татьяна Буцкая:

Насколько быстро появляются признаки, сразу при рождении? Было очень много рассказов о том, что был нормальный ребенок, что-то случилось, переболел, температура. Вроде говорил – перестал говорить, ползал – перестал ползать, и ушел в себя. Такое может быть?

Олег Леонкин:

Да, такое может быть, но, в любом случае, симптомы уже были. Когда начинаешь пытать родителей, узнавать, как он вёл себя на руках, как чувствовал, смотрел или не смотрел, то всегда находишь симптомы. В кризисные моменты их явно видно, и тогда как раз говорят про прививки, что они, как провокатор, как острое состояние, могут повлиять. Но, точно так же любое заболевание, любой стресс, который выводит из состояния равновесия и сбивает компенсаторные механизмы, может служить таким откатом: стало слишком тяжело соответствовать. Наш запрос увеличивается и становится тяжелее ему соответствовать, не хватает ресурсов. Так что причина всё равно есть и находится где-то более глубоко.

Татьяна Буцкая:

Кстати говоря, опровергли теорию с вакцинами. Было сделано несколько работ, которые показали, что нет связи между вакцинацией и аутизмом. Но, аутизм до сих пор остается заболеванием без единой этиологии, поэтому любой стрессовый фактор может вызвать некие изменения. Как Олег сказал ― где тонко, там и рвется, поэтому надо очень, не то что следить за ребенком, а оценивать каждый момент его поведения. Если вас что-то смущает, если очень спокойный ребенок, либо, наоборот, непредсказуемый, либо ребенок не подстраивается под вас, либо с ребенком сложно, вроде вы старшему все объясняли, всё понимал, а младшему теми же словами объясняешь, но не понимает.

Сколько можно заниматься самодиагностикой? В какой момент надо идти к специалистам, и, главное – где их найти?

Олег Леонкин:

Очень больной вопрос. Я сейчас не работаю с детьми с аутизмом; я, наверное, года 3 назад сказал, что все, мне хватит, ресурс закончился, потому что нужно тратить очень много эмоциональных сил. Наверное, я постарел чуть-чуть. Для того, чтобы с ребенком вступить в контакт, зачастую приходится достаточно жестко себя вести. Ему нужно сначала объяснить, что «меня игнорировать нельзя, а потом я тебя буду любить». Это совсем не шутки.

Татьяна Буцкая:

В красках – как это? Ребенок вас не слышит, дальше что вы делаете?

Олег Леонкин:

Объясняю ему, что меня нужно слышать.

Татьяна Буцкая:

А как вы ему объясняете?

Олег Леонкин:

Я могу сделать физически, я могу не выходить. У него есть своя дистанция, он не подпускает ближе, чем на полметра; я жертвую своими волосами, своим лицом, у меня были моменты, когда у меня лицо не успевало заживать, было постоянно расцарапанное. Но я не выхожу. В конечном счете он говорит: «Ну, ладно, ты какой-то не такой, буду на тебя смотреть». В таких ситуациях ты понимаешь, что ты ведешь себя, по сути, агрессивно, для этого ребенка ты агрессивен, и приходится терпеть его агрессию, потому что это его адекватный ответ: на мою агрессию адекватный агрессивный ответ. Это понимаешь. Но если, конечно, уже переборщил, то останавливаешь. Это может быть тоже достаточно мощно, нелегко выдержать. Я только помню, как мне одна мама такого ребенка, видя такое общение, сказала: «Я не очень понимаю, как можно так любить чужих детей, да еще таких». Но работа все просто высасывает, это не погулять сходить. Если их пытаешься вытащить на общение, в конечном счете они могут так решить: «Ладно, с тобой я общаюсь, потому что от тебя все равно не отвяжешься». Потом нужно переносить такое отношение. Поэтому, правда, очень нелегко. Не все специалисты готовы такое выдержать, да и не все должны уметь выдерживать, нужно быть каким-то, наверное, определенным человеком, иметь некую сверх-идею, или вообще ни о чем не думать, чтобы выдержать такие вещи продолжительное время.

Тем не менее, про специалистов. В данном случае это больная тема, потому что очень часто можно там, где нет аутизма, в моем представлении, его прописать, и дальше как конвейер идет. Поэтому, вопрос, не где найти адекватного специалиста, а я могу сказать, как найти адекватного специалиста: на уровне внутренних ощущений. Ты приходишь и понимаешь, мой человек или не мой. Не вопрос, хороший или плохой, а – мой человек, я буду выполнять его рекомендации. Если человек не мой, то выполнять рекомендации не буду все равно, никакие.

Татьяна Буцкая:

Может быть, есть центры, куда приходить?

Олег Леонкин:

Их сейчас безумное количество, центров.

Татьяна Буцкая:

Может быть, вы можете посоветовать?

Олег Леонкин:

Есть в Москве и терапевтические организации, которые занимаются такими детьми. Они все в той или иной степени пересекаются, но разные. Одни занимаются в большей степени социальной работой, другие в большей степени занимаются спортивной подготовкой. Есть с ипотерапевтической работой, ипотерапия, сенсорная интеграция, сенсорная коррекция. Сейчас безумное количество центров. К большому сожалению, нужно идти и смотреть. Конечно, есть рекомендации. Я сейчас уже потерялся в номерах, но инклюзивный сад, в котором я работал, на Таганке, ― очень хороший детский сад. Не вспомню, какой у них номер. Появляются люди, и появляются молодые специалисты, которым проще. Нужно искать своего. Как взрослый человек ищет своего психотерапевта, не по критерию плохой-хороший, а того, кто подходит мне, моему мировоззрению. Есть люди, с которыми нужно общаться построже, выдавать задание на неделю. Они тогда встают на рельсы и делают. Другой человек подобное переносить не может, но это же не значит, что задание плохое, оно может быть хорошее. Здесь, как бы грустно ни было, но нужно приходить, смотреть, пробовать и на своем опыте, выходить. Понятно, что можно собирать рекомендации, но не значит, что рекомендации 100 % сработают. Я как раз предостерегаю, что, если у специалиста послужной список, у него столбик успехов выше него ростом, то это не значит, что он – ваш специалист. Если вы приходите и что-то не получается с ним, не нужно говорить, что я какая-то не такая, или я какой-то не такой, потому что у меня с этим человеком не получается. Это у вас не получается – нужно так ориентироваться. А где сейчас занимаются – масса мест, не только в Москве.

Когда я работал, то в конечном счете отказался от индивидуальных занятий, от специальных занятий. Работал и в бассейне, и на лошади, и в зале, и в результате я ходил с ними в походы, начал ходить в рестораны, я стал выводить их в социум. Огребал потихонечку. Ребята в походе со мной очень мирно сосуществовали, когда я вывозил их в лес. У меня был один помощник из моих старших детей, еще сам был ребёнком. Не было никакого забора, не было вообще ничего, эти ребята в лесу, которые, типа, «поведенческие». Они у меня на обвязках с карабинами ползали, бензопилой пилили ― в общем, я серьезно рисковал. Но, надо сказать, что, чем опаснее среда, тем они сосредоточеннее. С мозгами там зачастую все нормально. Конечно, я не брал людей, которых не знал и не умел с ними общаться.

Татьяна Буцкая:

Но у вас была задача социализировать, была задача вытащить их из панциря хоть немного?

Олег Леонкин:

Успех. Они же тоже радуются, если что-то получается. Эти счастливые морды, когда… Мои руки были в 2 сантиметрах от пилы. Пилят дрова бензопилой, это надо было видеть. Конечно, все мертвые, я мертвый, они мертвые оттуда приезжали, но после этого шел прогресс. Я вывозил один раз в Болгарию. Я их там просто сажал к себе в машину, и он договаривался с продавцом, который еще не очень по-русски говорит, какой ему нужен арбуз. Но это прямая коммуникация. Чем более открытое общество, тем проще. Я просто отходил в сторону, специально не брал родителей, потому что родители сразу лезут помогать – надо же поддержать своего ребенка. Он привозил арбуз маме. У меня был волшебный один подопечный, он оставил чаевые человеку, который вынес ему арбуз в машину. Я стою на улице, он несет арбуз, он ему дает чаевые. Очень трогательно. Мне кажется, что подобные вещи при определенной подготовке изначально работают значительно лучше, но нужно строить эту ступеньку. Мы опять возвращаемся к инклюзии, которая, по сути дела, и есть та ступенька в социальных учреждениях. Родители, которые со мной занимались, не сразу, но многие сдавались. Другие садились в самолет, начинали путешествовать, сообщали: «Мы полетели в Америку». Я говорю: «10 часов перелёт!» ― «Нормально, прилетели». До такого доходило, но борьба и убеждения были очень долгими, для того чтобы они попытались выйти с ребенком в социум.

Татьяна Буцкая:

Вы уже давно занимаетесь данной темой, многие дети выросли. Кем они стали, какова их жизнь сейчас?

Олег Леонкин:

Разные. Объективно, из тех, кто со мной ездили в поход, я ни про одного не могу сказать, что они аутичные, что они вообще не вступают в контакт, хотя у них была бумажка с диагнозом. Были поведенческие особенности. Кто-то в обычной школе учится, кто-то попутешествовал, начиная с Германии, ЮАР, говорит на 3 языках. Масса всяких разных историй плюс-минус успеха, большинство из них. Сейчас несколько ребят живут в Израиле. Здесь, в России, учатся не то что без проблем, все равно сложно для родителей, через много пота, крови их, моих и родительских. Наоборот: родительских, их и потом моих, в конечном счете получается дела сдвинуть. Но сказать, что процент успеха из общего количества серьезно воодушевляет – нет. Во-первых, не все выдерживают, родители в том числе. Здесь не вопрос вины, это работа просто сумасшедшая.

Татьяна Буцкая:

Волшебной таблетки нет?

Олег Леонкин:

Нет и не будет. Я знаю только одно волшебное средство – гильотина, которая решает все проблемы. В данном случае нет.

Татьяна Буцкая:

Глицин не помогает?

Олег Леонкин:

Нет, не помогает. Как фрагмент, когда включается новизна. Любая ситуация, когда мы попадаем в новизну, напрягает. Первый, второй раз может прокатить. Но могут быть парадоксальные реакции, поскольку у таких ребят очень много парадоксальных реакций. То, что одного успокаивает, другого будет возбуждать. Опять, для родителей метод проб и ошибок. Но, если на связи постоянно есть специалист, то, по крайней мере, спокойнее проходит. Но волшебной таблетки, чтобы дать, я нигде не встречал.

Татьяна Буцкая:

Не могу не спросить про беременность. Есть ли факты, которые бы абсолютно показывали связь течения беременности и аутизма?

Олег Леонкин:

Я не знаю, но, даже если бы знал, не сказал. Я не буду брать на себя такую ответственность. Объясню, почему. В Израиле проводили мониторинг, чтобы оценивать, определять синдром Дауна. Стали определять, в результате женщины ложились на сохранение, сохраняли ребенка. Предсказывать совсем нехорошо.

Татьяна Буцкая:

Я с другой стороны хотела зайти, что, может быть, есть особенности поведения беременной женщины, что, может быть, меньше нервничать, меньше работать, есть больше фолиевой кислоты, и тогда точно все будет хорошо?

Олег Леонкин:

Обычные рекомендации для того, чтобы было хорошо.

Татьяна Буцкая:

Не проводилось исследований связи с кесаревым сечением, естественными родами?

Олег Леонкин:

Любой травматический фактор может привести, как и естественные роды, которые могут привести к гипоксии, к органическому поражению. Но это не значит, что не нужно рожать. В данном случае есть причины, на которые мы не можем повлиять, особенно, когда ребёнок уже родился. Хорошая беременность не гарантирует хорошие естественные роды, совсем не значит. Но и не значит, что не нужно следить за беременностью, и не значит, что нужно обязательно рожать кесаревым сечением. Отдайте всё на волю свыше, и дальше уже смотреть.

Татьяна Буцкая:

Олег, спасибо огромное!

Мы очень мало что знаем про это состояние. О чём мы смогли в сегодняшней программе сказать, я надеюсь, поможет родителям. Прежде всего, надо всегда обращать внимание на своих детей. Всё, что с ними происходит, должно быть на ваших родительских глазах. Вы всегда должны быть начеку, и лучше вам прийти к врачу и сказать: «Мне кажется, что есть особенности». Поверьте, за 10 минут приема, за 15, врач может не увидеть. Чем раньше вы начнете заниматься особенностями вашего ребенка, тем больше шансов того, что в дальнейшем ребенку будет легче социализироваться. Каждая его победа, в любом возрасте, ― это его маленькая победа, которая выводит его из внутреннего панциря. Главное – нет прямой связи с вакцинами, нет, не бойтесь делать прививки! Я как врач-педиатр должна была обязательно о них сказать.