Ольга Калашникова:
Дорогие друзья, я приветствую вас в эфире канала Mediametrics. У нас программа «Позитивный заряд» от Ольги Калашниковой. В студии ведущая, я, Ольга Калашникова. И у меня в гостях Татьяна Альбрехт. Татьяна историк, писатель, с Татьяной мы продолжаем цикл программ о Николае Гумилёве. Полностью цикл у нас называется «133 года легенде», это по количеству лет со дня его рождения. А сегодняшнюю программу мы назвали в честь темы, которую будем освещать «Свято дело величавой войны». Это цитата из стихотворения самого Николая Гумилёва и о войне, в которой он принимал участие, о войне, о которой тоже ходит очень много мифов и легенд. Вот сегодня Татьяна нам расскажет, что же там в самом деле было, что же там не имело отношения к непосредственно жизни самого Николая Гумилёва. Татьяна, здравствуйте.
Татьяна Альбрехт:
Здравствуйте.
Ольга Калашникова:
Очень рада вас опять приветствовать в этой студии. Замечательно, что у нас получается выполнить наши планы и осветить, насколько это возможно в эфирному времени, такие наиболее яркие моменты жизни Николая Гумилёва. В прошлый раз мы говорили о его путешествиях, потому что ту программу мы заявляли, как он сам говорил о том, что себя ценит за стихи, путешествия и войну. Путешествия мы уже осветили, сегодня мы будем говорить о войне, тем более, что совсем недавно мы праздновали победу в войне, которая оставила след нашей страны надолго, это Великая Отечественная война, 9 мая был праздник победы. А что же за война, о которой говорит Гумилёв?
Татьяна Альбрехт:
Это первая мировая война, на которую он пошёл добровольцем, в который принимал участие практически с начала и до конца. Этот период жизни, он сыграл во многом такую, не сказать, что роковую, но переломное роль в жизни Гумилёва. Потому что, во-первых, он уезжал из одной страны, вернулся в другую и кроме того, конечно, четыре года на передовой сильно поменяли его мировоззрение, отношение к жизни. И он внутренне и внешне изменился.
Ольга Калашникова:
Сколько лет, в каком возрасте вообще он пошёл добровольцем!
Татьяна Альбрехт:
В 14-м году Николаю Гумилёву исполнилось 28 лет.
Ольга Калашникова:
28, то есть он уже был достаточно сформировавшимся человеком, несмотря на то, что формирование это произошло заграницей, в совсем других условиях, богемности. Надо думать, как-то путешествия его немного к этому подготовили. Потому что 28 лет, к этому времени уже у него много чего в жизни произошло серьёзного.
Татьяна Альбрехт:
К войне он подошёл с обширным багажом, он уже был отцом своего любимого сына Льва, он уже был признанным поэтом и критиком, одним из ведущих литераторов Петербурга.
Ольга Калашникова:
Вообще, до 28 лет это успеть.
Татьяна Альбрехт:
Редактором самого успешного журнала «Аполлон». У него было четыре («Путь конквистадоров» он сам не считал сборником, он его исключал), но по факту это было уже четыре сборника стихов, книга переводов Эмиля Готье, то есть он такой.
Ольга Калашникова:
В общем, это не будь такой порывистый поступок мечтательного юноши, который решил идти спасать мир, сбежать в Гренаду.
Татьяна Альбрехт:
Нет, это было совершенно осознанное решение, проистекающее из его воспитания, из его мировоззрения. Кстати, многие очень удивлялись этому поступку.
Ольга Калашникова:
Очень многие его соратники.
Татьяна Альбрехт:
Его соратники, да. Куплен в том же посмертном очерке писал, что это дань старомодным, чуждым предрассудкам, которым Гумилёв был склонен. Иванов Георгий тоже очень удивился, в воспоминаниях он пишет, что мы так удивились, когда Гумилёв объявил нам о своём решении, мы сказали, зачем ему это нужно.
Ольга Калашникова:
Мне интересно, что опять его порывы души, опять его благородные такие установки, понятие чести и достоинства называют старыми предрассудками.
Татьяна Альбрехт:
Да, мне тоже это удивительно, что старомодного в стремлении защищать Родину. Я совершенно не могу этого понять.
Ольга Калашникова:
Я наблюдаю, что об этом ему говорили в разных его жизненных каких-то ситуациях, хотя действительно, это всегда актуально, как это может быть старомодным.
Татьяна Альбрехт:
Тем более, всё-таки это было действительно такое решение человека, которого во многом обязывала к этому родословная. Он всё-таки был потомственный дворянин, служилый дворянин.
Ольга Калашникова:
Дворяне все, по-моему, военные звания имели в обязательном порядке.
Татьяна Альбрехт:
Да, его предок, он сам об этом писал, он сражался под Аустерлицем. Его отец был военным врачом, то есть это нормально совершенно.
Ольга Калашникова:
То есть закономерность, удивительно было бы, если бы не пошёл или как-то отгородился, отстранился от этих событий.
Татьяна Альбрехт:
Конечно, была конечно ещё более личная причина, это все проистекает из характера Гумилёва, из его такого, может быть, немножко обострённого чувства самолюбия. Дело в том, что в Российской Империи после реформ Александра II порядок на службу был немножко изменён, не так, как раньше, 25 лет, рекруты на всю жизнь.
Ольга Калашникова:
Но это же солдат так призывали, а офицеров немножко по-другому.
Татьяна Альбрехт:
Но Гумилёв пошёл солдатом. И там была такая система, ратники первого и второго разряда. То есть каждый человек, достигший 21 года, был обязан явиться в тогдашний аналог военкомата и представиться, чтобы его оценили, годен или не годен к военной службе. И вот в 1907-м году, когда Гумилёву как раз исполнилось 21, он вернулся ненадолго из Парижа, явился по месту назначения.
Ольга Калашникова:
В пункт регистрации фактически, получается.
Татьяна Альбрехт:
Да, и получил справку о совершенной негодности к военной службе.
Ольга Калашникова:
Но он же был чахлым, немощным таким, изначально бледный юноша.
Татьяна Альбрехт:
В справке было написано, что слабое здоровье, астигматизм. А для такого самолюбивого человека это кошмар.
Ольга Калашникова:
Это вызов просто, да. Как это я и не годен.
Татьяна Альбрехт:
Как это я ратник второго разряда, способный только служить в тылу и вообще разгружать какие-то мешки.
Ольга Калашникова:
Учитывая, что человек только что из Африки приехал, покорил все континенты.
Татьяна Альбрехт:
Поэтому естественно, этот документ не был забыт и несмотря на то, что уже пять путешествий в Африку случилось, и Гумилёв всем уже давно все доказал, что он ко всему годен. Все равно, как только было объявлено о начале мобилизации, буквально в первый день решение было принято. Причём что решение было принято в первый же день, об этом свидетельствует стихотворение, которое Гумилев посвятил сыну Лозинского. Так получилось по стечению обстоятельств, что у Лозинского у Михаила родился сын ровно в день объявления войны, 20 июля. И как раз незадолго до этого Гумилёв вместе с Лозинским отдыхал в Териоках, Лозинский вернулся в Петербург раньше, ожидая радостного события, а Гумилёв тоже вернулся числа 19-го или 18-го и, узнав о рождении сына и о начале мобилизации, написал такое стихотворение, которое называется «Новорождённому». И из его строк абсолютно чётко ясно, что он уже приняла решение.
Ольга Калашникова:
То есть это даже можно посмотреть по датам, сравнить, когда это всё происходило.
Татьяна Альбрехт:
Поэтому он, на самом деле, это действительно уникально, я не понимаю, каким образом он уговаривал врачей, потому что, в принципе, эту справку о совершенной негодности никто не отменял. И по сути медкомиссию он пройти не мог.
Ольга Калашникова:
Даже просто повторную, допустить, всё, уже заключение сделали, невозможно за три недели кардинально поменять свое состояние.
Татьяна Альбрехт:
Каким-то образом он врачей уговорил, потому что 20 июля вся эта канитель с документами началась, а 31 июля он уже собрал необходимый пакет документов, и 5 августа его Ахматова уже провожала к месту службы, но ещё не на передовую, а к месту учёбы будущих добровольцев.
Ольга Калашникова:
Сборный пункт какой-то.
Татьяна Альбрехт:
Об этом есть даже заметка в дневниках Блока, который там случайно там с ними встретился. Он пишет, что встретил Гумилёва уже в военной форме, а Гумилёв тоже оставил интересное замечание об этой встрече. Они сидели, обедали, разговаривали о чем-то, наверное, о мобилизации, потому что когда они распрощались, Гумилёв сказал Ахматовой: неужели Блока тоже пошлют на фронт, это же всё равно, что жарить соловьев.
Ольга Калашникова:
Вот так, и при этом он совсем не соловей, а ратник ещё и первого разряда.
Татьяна Альбрехт:
Тут сравнение закономерное, потому что Блок действительно был очень кабинетным человеком, он практически никуда не выезжал из Петербурга, разве что в своё Шахматово, в отличие от непоседы Гумилёва, который.
Ольга Калашникова:
Исколесил и Европу, и Африку. Тем не менее, интересно, как человек к тебе относится. С одной стороны, это признанный поэт, это человек-богема, достаточно у него очень много оснований именно таковым себя считать. И при этом он вообще себя позиционирует абсолютно по-другому. Он наверное исходит из каких-то внутренних, совсем других побуждений. Мало ли, как я проявляюсь во вне, внутри я человек с такими устоями, с такими принципами. Для него именно свое мироощущение важнее, чем то, как внешне это.
Татьяна Альбрехт:
Да, Гумилёв вообще не очень обращал внимание на то, что о нем говорят за спиной, тем более говорили часто и нелицеприятно, злословили. Кроме того, всё-таки это тоже исходило из его каких-то не только внутренних убеждений, а еще и взглядов на искусство. В чём, об этом я, надеюсь, в дальнейшем мы поговорим. Из кардинальных различий было с Блоком в мировоззрении. Блок, как всякий символист, он мог писать, вообще его могло унести в какие-то совершенно неизведанные сферы. Для того, чтобы найти материалы для стихов, он мог писать и о древних рыцарях, и о каких-то старинных временах.
Ольга Калашникова:
Философы, он законны работы вселенские не изучают, путешествуя, они сидят в своём кабинете и логически мыслят.
Татьяна Альбрехт:
А Гумилев считал, что всякий поэт прежде, чем что-то вы не вынести на бумагу, он должен это пережить. То есть это внутреннее, это должно изнутри идти.
Ольга Калашникова:
Он набирал опыта и впечатлений из внешнего мира.
Татьяна Альбрехт:
Из внешнего мира. Да. Поэтому война для него тоже была в каком-то смысле эстетическим вызовом, который должен был его вдохновить. Но как ни странно, на самом деле, чисто военных произведений у него мало. Это потом уже как-то в советское время прошёл перекос, когда Гумилёва стали называть поэтом-милитаристом. А если так вдуматься, в том же самом сборнике «Колчан», который он выпустил...
Ольга Калашникова:
Казалось бы, военное название соответствует.
Татьяна Альбрехт:
В 16-м году, там из всего набора стихотворений, а их там более 40, точно я сейчас число не помню, только 6 посвящено непосредственно войне.
Ольга Калашникова:
То есть человек, он шёл за впечатлениями куда-то, в туже Африку, на ту же войну, но при этом всё-таки он, получая эти впечатления, наблюдал за тем, как меняется он сам, что с ним происходит в связи с этим, и уже описывал то, что в нём рождалось на фоне этого. Он не брал только, почему это всё-таки поэзия, а не рифмованная проза, он не ведет некие рассказы репортажные.
Татьяна Альбрехт:
Тем более, да, во-первых, он совершенно не поддался той патриотической истерии, которой были захвачены многие его собратья, пошли совершенно безумные стихи: вперёд, Россия, гей, славяне, и всё такое прочее, которыми просто были наводнены журналы. И большинство этих поэтов, которые всё это писали, они писали это именно из кабинета. По-настоящему что происходит на фоне совершенно не представляли. Гумилев всего этого как раз не писал, у него есть конечно в стихах именно такие патриотические порывы, но это не кабинетная такая патриотическая поэзия, а поэзия с передовой.
Ольга Калашникова:
Вдумчиво пропущенная через себя.
Татьяна Альбрехт:
Да, и даже те репортёры, которые слушали его чтение военных стихов, когда он возвращался на какие-то короткие побывки в Петербург и читал стихи свои военные в «Бродячей собаке». Репортёры, которые писали об этом, об этих вечерах заметки, они как раз очень чётко отмечали, что это стихи человека, который всё это видел и пережил.
Ольга Калашникова:
Вообще человек наблюдательный всегда это заметит. Очень хорошо видно, действительно человек в курсе того, что он говорит, смысл он понимает до глубины, или это просто некий общий смысл слова, который никак через него не прошёл, не отразился. Достаточно быть действительно внимательным, и это сразу становится понятно. Наверное ещё поэтому его не любили, потому что он, в принципе, был таким, колол глаза людям, которые пытались проскочить на умении красиво сказать, но при этом не жили, не имели это в своём опыте, за плечами.
Татьяна Альбрехт:
Я представляю, когда они там все прекрасные на фронте, в «Бродячей собаке» пытаются что-то там произносить по поводу того, какие мы все прекрасные воины, как мы победим, и появляется Гумилёв в обычной солдатской куртке с Георгием на груди. И тут естественно, ты либо замолчишь, либо...
Ольга Калашникова:
По крайней мере, неловкость ты ощутишь, чтобы её каким-то образом разрядить, ты просто изберёшь кого-то, на кого ты своё раздражение сольешь. Естественно, это будет Николай Гумилев.
Татьяна Альбрехт:
Такие тоже легенды по поводу этих выступлений его в «Бродячей Собаке» слагали. Какие-то писали репортёры, естественно, наслушавшись вот этих легенд, что он специально не снимает окровавленную рубаху, на которой его кровь после схватки с немецким кавалеристом. Что он носит прошитую пулями куртку, там такие были домыслы. Я представляю, как сам Николай Степанович над этим хохотал.
Ольга Калашникова:
Вообще-то это действительно личность яркая, это человек, который всегда даёт повод о чем-то поговорить. Он сам носитель огромного количества впечатлений. Помнится, когда-то я шокировала своих родственников, которые говорили: Оля, одевайся поскромнее, соседи о тебе говорят много. Я говорю: вы знаете, люди всегда о чем-то говорят. Пусть они говорят о чем-то хорошем, например, обо мне. Я конечно, себя не сравниваю ни коим образом с самим Гумилёвым, но понятно, что он яркий, понятно, что он привлекает внимание, он раздражает.
Татьяна Альбрехт:
Ещё как.
Ольга Калашникова:
И говорили о нём много, правда, каждый говорил в силу собственного разумения, чаще всего, это разумение было именно в таком объёме и в этом направлении.
Канал РЕН ТВ.
Татьяна Альбрехт:
К сожалению, да. Не чаще всего, но действительно, многие совершенно не поняли его вот этих поступков, а был даже среди символистов некий Сюннерберг, который под псевдонимом Эрберг писал статьи критические, стихи. Правда, все это очень скучно читать, потому что, знаете, когда идея бежит впереди паровоза, это невыносимо просто. У него прямо идея за идеей, и он чуть ли не молится на Блока с Вячеславом Ивановым и дальше всё, дальше кошмар просто, мрак. И вот этот Сюннерберг почему-то особенно невзлюбил Гумилёва, правда до революции не позволял себе ничего такого, а после революции, уже после его гибели что он о нём писал.
Ольга Калашникова:
То есть, в принципе, все его высказывания уже после того, как Гумилева не стало, это всё следствие его нелюбви при жизни. Он просто дождался.
Татьяна Альбрехт:
Да, он копил злобу, видимо.
Ольга Калашникова:
Дождался возможности делать это безнаказанно.
Татьяна Альбрехт:
Да, выслужиться перед большевиками.
Ольга Калашникова:
Таких не берут в космонавты.
Татьяна Альбрехт:
Ну вот, он как-то проскочил, не в космонавты, но при советской власти жил прекрасно совершенно.
Ольга Калашникова:
Я не хотела бы говорить о политике, но мы понимаем, что власть захватили люди, мягко говоря, нечестные и неправедные, и такие же люди при них нормально себя чувствовали, так что это всё понятно.
Татьяна Альбрехт:
Но благо, Гумилёву было на все эти насмешки, он как-то не особенно обращал внимания.
Ольга Калашникова:
Слон на Моську известно как.
Татьяна Альбрехт:
Делал то, что считал нужным делать. И кстати, ещё интересный факт, в традициях русской армии было то, что офицеры, особенно служащие в гвардейских полках, они за свою службу жалование не получали. То есть они содержали себя за свой счёт, несмотря на то, что это, на самом деле, очень дорого.
Ольга Калашникова:
Я так понимаю, там обмундирование было своё, и если это конная армия, то это лошадь.
Татьяна Альбрехт:
Но вспомните, как в «Войне и мире», что если у меня не будет 500 руб., как говорит княгиня Друбецкая, я не смогу обмундировать Бориса. Потому что обмундирование действитель безумно дорого. И вот Гумилёв, он же как доброволец, как тогда говорили, вольноопределяющийся, мог выбирать часть, в которую он пойдёт. Он, во-первых, сразу попросился в кавалерию, потому что верхом он ездил прекрасно. Он ещё до войны много тренировался. Он попросился в Уланский полк ея величества, то есть гвардейскую часть, в которой содержание себя было достаточно дорогим.
Ольга Калашникова:
Это такое, престижное и дорогое удовольствие.
Татьяна Альбрехт:
Есть документ, из которого следует, что Гумилёв за время службы в этом Уланском полку, а это с осени 14-го года до весны, до лета 16-го он не получал жалования. То есть он содержал себя на собственные средства, несмотря на то, что особенно каким-то большим состоянием он не располагал вообще.
Ольга Калашникова:
Он, в принципе, зарабатывал действительно сразу.
Татьяна Альбрехт:
Фактически, да. Конечно, он получал какую-то ренту со своих земельных угодий.
Ольга Калашникова:
Но у него уже сын был, у него жена была. Было, куда потратить вообще-то.
Татьяна Альбрехт:
Конечно.
Ольга Калашникова:
Вообще-то очень благородная история, я слушаю и понимаю, что настолько человек действительно то, что называется старомодным, я уж не знаю, наверное, такие высокодуховные проявления, они просто непонятны во многом людям. И причины их, поскольку человек сам такого не проживает, он не может уяснить себе, что это за причина. Возможно, ему действительно кажется, что кто-то выпендривается, это самопиар такой. Что это просто укол кому-то, желание показать, насколько он лучше. Я хочу сразу сказать, что очень хорошо понятно, действительно человек такой или он просто самоутверждаются за счёт других. Если он просто совершает прекрасные поступки и именно из-за этого выглядит хорошо, то тут как раз это Николай Гумилёв. Человек бесчестный, он будет унижать других и на их фоне, говоря о своих поступках, выглядеть более значимо, стараться во всяком случае. Вот в этом глобальная разница. То, что происходило с Гумилёвым, это конечно, высшей пробы просто какие-то проявления не просто души, а вполне реальные дела, дела великие и благородные. Что такое великодушный человек? Это как раз о нем. Я прямо счастлива, Татьяна, что мы с вами говорим о таком человеке. Потому что это, фактически, пример, казалось бы.. Я извиняюсь, я вас перебила, но очень хочется сказать, потому что наша беседа, это не просто разговор о человеке, это разговор для людей, которые нас слушают и возможность поучиться, как поступать в тех или иных непростых жизненных ситуациях, что даёт каждый выбор. И даже тот факт, что человек, получивший отказ от годности, негодность к военной службе, он умудрился уговорить. Каким это образом. Вот он хотел. И я думаю, что он конечно взял своими этими убеждениями искренними, желанием горячим помочь, спасать, воевать, это внутренний посыл, который никого не оставит равнодушным. То есть не манипуляциями, а действительно покорить своей искренностью и желанием творить добрые дела. Вот это работает всегда.
Татьяна Альбрехт:
Да, я думаю, что действительно, члены комиссии это почувствовали, тем более когда он заикнулся о путешествиях в Африку, сразу стало понятно, что стрелять он умеет.
Ольга Калашникова:
Что это не пустые слова, это абсолютно не бравада какая-то и что он загоняются на первом же переходе, его отправят в лазарет, на этом подвиги закончатся.
Татьяна Альбрехт:
Но кстати, что интересно, есть воспоминания нескольких его сослуживцев из разных периодов службы. И один из них пишет, что когда по окончании обучения сдавали некий экзамен добровольцы перед отправкой уже на передовую, Гумилёв на экзамене по стрельбе и по верховой езде показал один из лучших результатов.
Ольга Калашникова:
Вот так, врачи наверное там взяли и репу себе почесали, как они так человека оценили не совсем верно. Опять же, сила духа. Сила духа великие вещи делает. Я могу сказать за актёров, что когда человек выходит на сцену, актёр, он всё, включился в спектакль, отступают болезни.
Татьяна Альбрехт:
Это точно.
Ольга Калашникова:
Актер может прийти в театр с температурой под 40, выйти на сцену, у него сразу температура 37,7, он отыгрывают спектакль, выходит, у него опять под 40.
Татьяна Альбрехт:
И он падает.
Ольга Калашникова:
И падает. Тем не менее, вот эта сила, которая ведёт к служению, она оберегает, сохраняет и даёт невероятные возможности. Поэтому в армии тоже служат.
Татьяна Альбрехт:
Естественно, служат, тем более, это какие условия были. Даже представить сейчас сложно, на самом деле, какие это были нагрузки, насколько были другие условия и жизни, и службы, чем сейчас. Даже при наличии железных дорог, всё равно. Привезли тебя к месту службы, а дальше в седло, на коня и давай.
Ольга Калашникова:
Ну да, дорог особо не было.
Татьяна Альбрехт:
У него «Записки кавалериста», это такой, как военный дневник, который он начал вести, как только он прибыл на передовую. В нем отражена как раз его служба в Уланском полку, до начала учёбы в школе прапорщиков. И чем очень замечательный дневник, во-первых, это такой, действительно шикарнейший документ просто по истории этого полка, боевых действий. Потому что Гумилёв со своей дотошной точностью и честностью, он всё пишет абсолютно точно и аккуратно, всё записывает, ни разу нигде ничего не приукрашивает, не преувеличивает.
Ольга Калашникова:
Казалось бы, поэт, «серебреный век» и прочие изыски. А человек настолько внимательно наблюдателен. Это тоже, это путешествия, это Африка, поэтому он там своё дело сделал наилучшим образом, что он реально видит происходящее и может его спокойно отличить от любого вымысла.
Татьяна Альбрехт:
Да, и самое удивительное, что когда он пишет про себя, он и себя никак не пытается привнести каким-то особенно красивым образом. То есть он честно пишет, что вот здесь я не совсем понял, что происходило, а здесь мне было страшно, здесь я неверно оценил обстановку. Или описывает какие-то ситуации, где он не выглядит героически. Всё это настолько удивляешься, когда читаешь, знаешь его характер.
Ольга Калашникова:
Человек он совершенно самодостаточный и абсолютно не боится выглядеть ни смешно, ни нелепо. Такой, какой есть, и это действительно подкупает.
Татьяна Альбрехт:
И в этом дневнике как раз есть несколько глав, когда он описывает, там просто ранняя весна 15-го года в плане погоды была ужасной. Март, как писали, даже в официальных донесениях писали, погода убийственная. То есть это были крепчайшие морозы, сильнейший ветер и метели, в таких условиях воевать, да еще и кавалерией, это действительно просто самоубийство фактически. Потому что это многочасовые марши в седлах. А представляете, в седле, в шинели.
Ольга Калашникова:
Хорошо представляю. Ветерком обдувает.
Татьяна Альбрехт:
Да, и в одну из таких ночей, когда они просто 5 часов стояли на дороге. Они просто стояли на дороге, потому что там какая-то странная ситуация, видимо, непонятно было, куда идти, где бивак и что-то такое. Гумилёв просто сильно очень простудился, заболел.
Ольга Калашникова:
Переохлаждение, конечно, это всегда последствия.
Татьяна Альбрехт:
И вот эта простуда, она его потом практически всю войну мучила, конечно, ее залечили.
Ольга Калашникова:
Вот именно залечили, а не вылечили, условий не было лечиться.
Татьяна Альбрехт:
Его привезли в Петроград, но всё равно он, естественно, из лазарета сбежал раньше, чем следовало, сбежал опять на фронт, хотя его врачи снова хотели не пустить. Она периодически возобновлялась, его мучила. Но тем не менее, ни на одну рекомендацию врачей, всё, вы уже можете по болезни уволиться из армии, никто вам слова не скажет, он ни разу не согласился и продолжал службу, пока...
Ольга Калашникова:
Но дело не во врачах, дело во внутреннем порыве, и он его не отпускал. Это потрясающе, конечно, настолько человек целеустремлённый и в этом тоже.
Татьяна Альбрехт:
Не просто целеустремлённый, а ещё вот такая скрупулёзная честность. Он принёс присягу, начал служить и пока...
Ольга Калашникова:
Пока он может.
Татьяна Альбрехт:
Даже не то, что может, а пока было официально не объявлено, что Россия вышла из войны, что теперь Брестский мир подписан, до того времени Гумилёв не предпринял ни одной попытки как-то избежать службы. То есть его часто заставляли делать то, что ему очень не нравилось, какая-то рутинная работа, заготовка фуража, потом в Париже он занимался канцелярской работой, всё его это его дико бесило, но служба есть служба.
Ольга Калашникова:
У меня закончились восхвалительные эпитеты, честное слово, дальше я просто была потрясена и восторженно слушаю, внимаю.
Татьяна Альбрехт:
Это действительно удивительно в том плане, что какой цельный характер, меня больше всего это поражает, что характер абсолютно цельный, и как Гумилёв сам любил слово «ясный». В этом плане, конечно, на войне человек себя проявляет в экстремальных условиях.
Ольга Калашникова:
Безусловно, война очень сильный катализатор и индикатор происходящего, сразу всё понятно, что там в человеке.
Татьяна Альбрехт:
Есть такие интересные замечания его сослуживцев, насколько по первому впечатлению Гумилёв выделялся среди красивых, рослых Улан своей неказистой внешностью и насколько менялось впечатление сразу же после первого боя. Становилось ясно, насколько это мужественный, сильный и смелый человек. И даже есть такая фраза, не помню, кто её автор: «Многие мужчины преклонялись перед мужественностью Гумилёва».
Ольга Калашникова:
То есть это действительно признание, вот там он его нашёл в полной мере. Это не кабинетные поэты, которые называли его стремление защищать Родину старомодными установками.
Татьяна Альбрехт:
Да, причём что ещё интересно, когда он возвращался в Петроград, он как-то не распространялся о своих подвигах. Хотя уже...
Ольга Калашникова:
Это уже после войны.
Татьяна Альбрехт:
Нет, в процессе войны.
Ольга Калашникова:
Пока лечился.
Татьяна Альбрехт:
Пока лечился, пока были какие-то короткие побывки, несколько дней. Он воевал просто в восточной Пруссии и в Польше, а там до Петрограда, в принципе, недалеко. И когда были спокойные недели, он уезжал на день, на два просто повидать семью, выступить в «Бродячей собаке». И вот он, видимо, особенно не рассказывал никогда ничего, потому что его друзья когда писали воспоминание уже после его гибели, получилось так, что практически ничего о его службе они не знают. Какие-то домыслы, легенды, слухи, а никаких фактов. Ахматова даже не знала, при каких обстоятельствах он получил Георгиевские кресты. У неё стихотворение есть, в котором строчки «подарили белый крестик твоему отцу», в принципе, крестов было два. Ахматова если об этом даже не помнила, значит он как-то не старался ее посвятить.
Ольга Калашникова:
У нас есть замечательная фотография, давайте мы посмотрим Николая Гумилёва с Георгиевским крестом, с первым, я так понимаю. Да? Как раз сейчас мы её видим. Расскажите про эту фотографию.
Татьяна Альбрехт:
Это Георгиевский крест, Гумилёв получил их два, как тогда писали, за отличие в делах против германцев. Первый был получен за дело, цитирую официальные документы «за дело от 20 ноября 1914г.» Это была пешая ночная разведка. То есть Уланский разъезд разведывательный доехал до определённого места, а дальше нужно был пройти пешком и разведать расположение окопов. И вот Гумилёв вызвался, как один из добровольцев выполнить вот это дело.
Ольга Калашникова:
Дело было опасное, за простые дела Георгия не дают.
Татьяна Альбрехт:
Да, тем более, сведения он, видимо, добыл очень важные, потому что он сам удивлением писал, что оказывается, сведения пригодились и мне даже за это вручили Георгиевский крест. И вот этот крест он получил.
Ольга Калашникова:
Он именно в солдатской форме на этой фотографии.
Татьяна Альбрехт:
Форма, просто она ничем не отличается от солдатской, он к тому времени уже был унтер-офицером, но унтер-офицер - это только нашивки можно разглядеть, а так это солдатская форма. К сожалению, нет ни одной фотографии его в форме гусарского полка, в который потом он перешёл после учёбы в школе прапорщиков, но видимо, он просто уже не фотографировался в 16-м году или не сохранилось.
Ольга Калашникова:
Наверное, вот эта фотография для него действительно была важной, действительно, она отражала суть его пребывания на войне, дело было не в званиях, дело было не в форме.
Татьяна Альбрехт:
Конечно. Тем более, этот крест, очень получилось удачно, ему вручили, буквально 2 января он вернулся в полк после короткого новогоднего отпуска, ему сразу вручили приказ и этот крестик. А второй крест он получил за дело от 6 июля 1915г. он сам потом в записках его величества писал, что это один из самых значительных дней в его жизни. Но действительно, было очень серьёзное такое приключение военное. Потому что их полк попал в очень тяжёлое положение, он оказался практически едва ли не в окружении превосходящими силами австрийцев. Это было туманное холодное утро, несмотря на то, что летнее. Они сидели в окопах, понимали, что там буквально через несколько сот метров от них гораздо большие силы, а им приказано было удержать этот рубеж. Что делать совершенно непонятно, потому что понятно, что силы не равны, если сейчас начнётся атака, там потом просто будет мясорубка.
Ольга Калашникова:
Там никто не выживет.
Татьяна Альбрехт:
Они удерживали до какого-то времени рубеж, потом приказали отступать, причём в записка кавалериста это описано конечно поразительно, когда они отступают под огнём, и уже, как он сам пишет, совершенно невозможно было уже бежать, поэтому мы спокойно шли. Спокойным шагом. Я не могу это вообще представить, как это, под пулями идти спокойным шагом.
Ольга Калашникова:
Когда не можешь бежать, остаётся только идти или ползти, если уже идти не можешь.
Татьяна Альбрехт:
И вот в какой-то момент отступления услышали крик пулемётчика, пулемёты тогда были огромные, громоздкие, и на каждого приходилось два пулемётчика, по крайней мере. Потому что один не мог эту машину вытащить. И вот один пулемётчик попросил помочь, потому что его товарищ видимо был убит или ранен, а пулемёт завяз в грязи. И так страшно, грубо говоря, а тут ещё бросаться под пули пулемёт вытаскивать, вроде на крик никто не отреагировал. И вот Николай Степанович сам пишет, что я тоже сначала прошёл мимо, а потом, обругав себя за трусость, вернулся и стал помогать вытаскивать этот пулемёт. И ни разу не пожалел об этом, потому что в большой опасности самое главное - найти какое-либо дело. И вот они вдвоём вытащили этот пулемёт, где-то его установили и с помощью пулемётного огня сумели задержать наступление до подхода сил каких-то вспомогательных. В общем, атака была отбита, и за этот бой 6 июля 80 человек из их пока получили Георгиевские кресты. То есть это говорит, насколько это было серьёзно, насколько важно.
Ольга Калашникова:
Это уже был второй.
Татьяна Альбрехт:
Это был уже второй. Кстати, у Гумилёва есть ещё и третья награда.
Ольга Калашникова:
Я думала третий крест, не помню, кавалер что ли Георгиевский, вроде нет.
Татьяна Альбрехт:
Просто он её не разу не держал в руках, потому что понятно, что документы приходили с опозданием. Это он получил в конце 16-го года Святослава с мечами и бантом третьей степени, но поскольку началась вся эта чехарда революционная, то документы до него просто не дошли.
Ольга Калашникова:
Но он знал об этом?
Татьяна Альбрехт:
Да, конечно, приказ ему зачитали, но награду так и не подержал в руках. Хотя конечно, Георгиевскими крестами он гордился гораздо больше. Потому что это было...
Ольга Калашникова:
Фактически, да ещё одна и кавалер полный.
Татьяна Альбрехт:
Да, тем более, как говорили, солдатские, то есть самые почётные награды именно за личную храбрость, за какие-то выдающиеся дела. Вообще у него какая-то такая была, видимо, героическая рота, потому что читаешь о его сослуживцах, тот же его командир Чичагов, он тоже чуть ли не полный кавалер Георгия. Его командира полка наградили Георгиевским оружием. Видимо, еще окружение очень сильно влияло, там были очень бравые солдаты.
Ольга Калашникова:
Подобрались действительно великие воины.
Татьяна Альбрехт:
Конечно, там среди них нужно было просто держать марку.
Ольга Калашникова:
Друг друга поддерживали, конечно, окружения очень сильно влияет на происходящее. В любом таком каком-то тесном коллективе, естественно, очень важно, кто рядом с тобой, вдохновляет он тебе или демотивирует.
Татьяна Альбрехт:
Да. И конечно, на войне Гумилёв, он немножко отстал от литературной жизни, он сам писал и Ахматовой, и потом Ларисе Рейснер письма, что только графоман может писать в окопах, потому что с потолка льёт, на столе крысы и вообще как-то не очень удобно и холодно. Да еще и все мешают, потому что все ходят мимо.
Ольга Калашникова:
Причём человек не упомянул, что вообще смертельно устал, что ты боишься, что это вообще-то война, это постоянная угроза жизни, и это точно не до поэзии.
Татьяна Альбрехт:
Он вообще об этом не упоминал.
Ольга Калашникова:
Об этом даже не говорится.
Татьяна Альбрехт:
Интересно, что Георгий Иванов пишет, что когда Гумилёв приезжал на побывки в Петербург, он рассказывал о войне какие-то такие милые пустяки, забавные случаи, какие-то такие, как анекдоты. И он говорит, только один раз я почувствовал, что, на самом деле, ему не так весело и хорошо, как хочет показать. Он пишет так, что они засиделись в каком-то кафе, было уже очень поздно, поезда в Царское село не ходили, поэтому Иванов приносил Гумилёва на ночёвку к себе. И утром, когда они уже прощались, Николай Степанович вдруг так сказал: славная у тебя комната, вот бы мне такую, а то все окопы и окопы, устал я немножко.
Ольга Калашникова:
Но я хочу сказать, что люди, которые прошли войну или подобные бедствия, они очень не любят ни вспоминать, ни говорить. Потому что проживать этот ужас, эту боль действительно невозможно каждый раз за разом. Войну сейчас почему-то романтизируют очень сильно, и ни слова правды в этом нет абсолютно. Человек, который в этом побывал, не будет об этом рассказывать направо, налево, тем более в подробностях, так что там всё понятно, конечно.
Татьяна Альбрехт:
Конечно, поэтому он и стихи военные перестал писать, я думаю, он просто исчерпал для себя эту тему. У него есть стихотворение «Второй год», которое как раз эту тему завершает. Потому что там уже высказана мысль, она заканчивается так:
Не всё ль равно? Пусть время катится,
Мы поняли тебя, Земля!
Ты только хмурая привратница
У входа в Божии Поля.
То есть если он уходил на войну с воодушевлением, думая, что скоро победа, они будут маршировать по Берлину, то на третий год, когда это бесконечное отступление, наступление, как говорили, позиционная война, которая для нижних чинов выражалась в сидении в окопах, каких-то дурацких перестрелках, в каких-то маршах непонятных. Он понял уже, что.
Ольга Калашникова:
Присутствие некое в этой истории.
Татьяна Альбрехт:
Что эта история надолго и что никакой победой это не закончится.
Ольга Калашникова:
Что дело не в победе, не в том, чтобы завоевать город, по нему пройтись победным маршем, а в том, что это дорога к смерти. Фактически, вот она жизнь, которая закончится какой-то шальной пулей или целенаправленной и откроет тебе дорогу не победного марша, а на тот свет.
Татьяна Альбрехт:
Да. Но вот ещё что удивительно, говоря о его старомодности, у Гумилёва очень такое рыцарское представление о противнике. То есть когда началась эта вся патриотическая истерия, там наши газеты, усердствуя друг перед другом и перед властями, что они только не писали. Они выдумывали совершенно безумные вещи о зверствах немцев, о том, как они безобразно себя ведут.
Ольга Калашникова:
Пропаганда имела место быть, что там говорить.
Татьяна Альбрехт:
И Гумилёв когда приезжал в Петербург, его тоже спрашивали: ну, что вы там видели по поводу зверства немцев? Он засмеялся и говорит: насчёт зверств немцев не могу ничего сказать, разве что вспоминаю уроки немецкого в гимназии. У него учителе был Фидлер как раз, природный немец, действительно, был таким, жёстким человеком.
Ольга Калашникова:
Да и язык, знаете ли, не из лёгких.
Татьяна Альбрехт:
И есть даже письмо замечательное Анне Ахматовой, когда он пишет по этому поводу, что же такое творится с газетами, что они пишут.
Ольга Калашникова:
Гумилёву было явно не место в салонах, где очень хотели это обсуждать, где очень ярко всё это красочно рассказывали, сплетничали.
Татьяна Альбрехт:
Он прекрасно пишет, что давайте всё-таки, войско уважает врага, давайте и газетчики будут делать то же самое, а то они сеют рознь между армией и страной, получается.
Ольга Калашникова:
Он и о противнике хорошо думал, и о газетчике чересчур хорошо. Газетчики думали о том, как газеты продать.
Татьяна Альбрехт:
Это точно.
Ольга Калашникова:
Ничего не поменялось, больше 100 лет прошло. Сейчас вместо того, чтобы быть информационным агентством, сейчас думают о рейтингах.
Татьяна Альбрехт:
Ещё как! Пишут лишь бы написать.
Ольга Калашникова:
Да, лишь бы написать. Не будем о грустном, у него у самого действительно, это был такой серьёзный период жизни, я так думаю, мы успели осветить. У нас программа подходит к концу постепенно. Как вы думаете, Татьяна, какой основной, возможно, урок или как в основном повлиял этот период жизни Гумилёва на его дальнейшее творчество? Ведь этим не заканчивается ни его жизнь, ни его творческие усилия. Что там такого яркого произошло или какой перелом, в чём он выразился? Дело в том, что мы поговорили о путешествиях, сегодня говорили о войне, нам ещё нужно говорить о стихах, мы ещё обязательно встретимся и это осветим более подробно и не раз, я думаю, там много, о чём поговорить. Но конкретно в творчестве по поводу войны что там, в чем перелом?
Татьяна Альбрехт:
Во-первых, там произошло некое изменение, смещение акцентов и тем. То есть если раньше у Гумилёва были такие, более экзотические какие-то стихи и темы, то как раз 16-й год характеризуется появлением таких стихотворений вроде не характерных, как «Мужик», «Змей».
Ольга Калашникова:
Менее романтично, скажем так.
Татьяна Альбрехт:
Они именно про Русь, про русскую старину, на какие-то русские темы. «Мужик» - это вообще о Распутине стихотворение, «Змей» - это по легенде о Вольге Селяниновиче. То есть это о Микуле Селяниновиче, что я говорю. То есть появляется тема России, которая раньше была не очень заявлена. Она появлялась в стихотворении «Старый городок», «Старые усадьбы».
Ольга Калашникова:
Но опять же, человек не писал в том, чего не знал, а тут он увидел, он бок о бок был с этими людьми и стал писать о них.
Татьяна Альбрехт:
Конечно. Кроме того, именно почему-то так получилось, что именно в период войны Гумилёв стал заниматься более серьёзно драматургией. То есть если раньше это были какие-то коротенькие драматургические опыты, то он написал в 16-м году свою драматическую поэму «Гондла». Потом в 18-м начал набрасывать «Отравленную тунику». И вообще этот период, несмотря на то, что он был оторван от всей литературной жизни Петербурга. Может быть, это и дало ему какую-то возможность вне чужих оценок оценить заново себя, потому что когда он уже вернулся в Петроград, уже окончательно, в 18-м году выпустил сборник «Костер», то даже самые недоброжелательные критики отметили, что это совершенно новый голос, это просто высочайшее достижение его поэзии.
Ольга Калашникова:
Все-таки признание, оно мимо не прошло, люди вынуждены были то, что они видят, назвать своими словами. Замечательно. Татьяна, спасибо большое, программа наша заканчивается. Я с большой радостью жду вас в следующий раз, когда мы будем говорить уже о стихах предметно. Огромное вам спасибо за сегодняшний рассказ.
Татьяна Альбрехт:
И вам спасибо.
Ольга Калашникова:
Всего вам доброго. Дорогие друзья, мы с вами прощаемся, до свидания, до новых встреч!