М. Санти:
Здравствуйте, дорогие зрители, дорогие слушатели. С вами снова я, Мария Санти, и моя передача Pro искусство. Сегодня, в свете событий, которые происходят вокруг нас, подчас макабрических, я задумалась о том, что ужасает в искусстве, что ужасает по-настоящему людей. Я стала вспоминать историю живописи, конечно, мне пришла в голову живопись Барокко, с любовью к изображениям страданий, например, Рибери, Аполлон сдирает с Марсия кожу заживо, мы видим кровь, искаженное от боли лицо. Ужасало ли это? Нет. Это заказывали пресыщенные аристократы для того, чтобы немножко разбудить свой аппетит.
Я подумала еще, я подумала про Босха, конечно. Босх изображал то, что кажется нам отталкивающим. Например, если мы посмотрим на его живопись. Фигура, вероятно, похожая на дьявола, либо символизирующая грех обжорства, заглатывает грешника, упираясь клювом ему прям в копчик, и вот она его переваривает, и он выпадает в лунку, наполненную нечистотами. Казалось бы, это должно нас ужасать. Нет. Они все персонажи. Это не те люди, с которыми ты ассоциируешь себя. И если вы вспомните, кто был главным, ну, из венценосных заказчиков Босха, Филипп II, наследник своего отца, садист. Конечно, он развлекался этим, конечно, он услаждал свой, ищущий чужой боли, взор.
А вот я вспомнила художника, который действительно вызывал у людей такую ненависть, не ненависть, такое раздражение, такое желание его уничтожить, чтобы его не было. Одну его картину купили, реально, чтобы уничтожить. Это было изображение католического священника. Гюстав Курбе, художник ХIХ века. Я могу сказать, что был такой ресторан, который прибил, значит, на свою дверь табличку «здесь запрещено спорить о Густаве Курбе». И думаете, что там могло быть изображено, может быть, казнь, чтобы там шинкуют в капусту или, ну, что, что, органами наружу, что, какое, вообще, сверхуродство? Нет. Он изображал людей, такими, какими они жили своей повседневной жизнью, скучающими, стухшими, сонными, некрасивыми, он изображал правду. И люди ненавидели его. Больше всего ужасает то, что затрагивает в тебе, то, что ты не хочешь, то, что не совпадает с твоим героизированным представлением о себе.
Вот. По крайней мере, такая есть у меня точка зрения, и когда я смотрела программу Московской книжной ярмарки, которая будет в эти выходные, самое событие для читающих людей, кто следит за новинками, там вы можете увидеть, услышать и даже подписать книжку, в том числе, и у живых классиков. В общем, мега событие, я смотрела программу. И вот я подумала, что, ну, я так вот в своей голове подумала, что – вот было бы супер, вот сбылась бы моя мечта, если бы я могла с каким-нибудь живым классиком поговорить о творческом процессе, задать вопросы, которые были у меня, когда я читала студенткой его произведения. Вот. Но они же многие, такие все волшебные, недоступные, думаю, ну, ладно, ничего, поговорю об их творчестве. Вот. И из всей палитры мастеров, которых вы сможете увидеть на ярмарке, я думаю, что имя Людмилы Петрушевской, вызовет у многих, в частности слушательниц сейчас, максимальный эмоциональный отклик. Я очень часто в жизни слышала, что «боже, боже, как она может про это писать, нельзя, мне не нравиться». Я помню, даже вот свое, свое ощущение, когда я читала, что я ужасно, я взяла книгу рассказов, я думала, сейчас там все будет хорошо, там все поженятся, ну, там я буду рада. А там - нет. Там все как будто, вообще, мне было так страшно, и я не могла оторваться при этом. В общем, меня, конечно, меня абсолютно покоряет. Вот. Это искусство - говорить правду, тем более, что Людмила Петрушевская, вы знаете, она еще в 69 лет начала петь, она зарабатывает тем, что продает свои картины. Ну, в общем, ну, это просто человек эпохи возрождения.
И я решила поговорить о ее творчестве сегодня с главным специалистом в России по творчеству Людмилы Петрушевской, с Людмилой Петрушевской. Здравствуйте!
Л. Петрушевская:
Здравствуйте, моя дорогая.
М. Санти:
Спасибо, Вам, огромное, что Вы пришли. Я хотела, вот сразу, Вас спросить. В какой степени искусство нужно Вам, как, может быть, это я предполагаю, способ, немножко гармонизировать свою жизнь, то есть выпустить каких-то демонов, какие-то страхи?
Л. Петрушевская:
Вот знаете, последний человек, который знает о себе, о своей работе, это сам работник. Работник работает для мира, для того мира, который рядом, для того мира, который вокруг. И от его реакции, от его ответа зависит очень многое, но не зависит только одно – не зависит искусство. Что угодно вы можете мне говорить, что угодно мне, допустим один профессор из Университета во Франкфурте-на-Майне, Казак, мне сказал: - «Вы знаете, у нас не любят, когда плохие концы. Вы, когда будете писать, вспомните про меня». Я ему ответила одно. Я, когда пишу, не то, что про Вас, я и про себя-то не помню. Дело в том, что, как бы это, наверное, мой способ существования. Улица стучится, стучатся люди. Самое интересное, что, где бы я не оказалась, в поезде, на скверике, в очереди, где люди стоят, обязательно мне человек расскажет свою историю. Это удивительно, но это так. Я была полна выше, что называется, ушей, этими историями. И вот, когда мне говорят, допустим, знаете, книжка не пойдет, потому что плохие концы, Вы поменяете концы на хорошие. Как в жизни можно поменять конец чей-то на хороший? Невозможно. Жизнь заставляет, жизнь через тебя идет, та реальная жизнь. Не та жизнь, которой живет студентка филфака, которая вдруг стала читать мою книжку, а та жизнь, которая ее ожидает, потом. Когда она станет матерью, когда она выйдет замуж и столкнется с жизнью реальной, той, где надо зарабатывать, той, где надо бороться, той, где надо ухаживать за больными, за стариками, за детьми, где надо помогать кому-то, где тебе помогут. А если не помогут, то вот она, тема. Понимаете, ну, как, мне пришло в голову, кто-то мне сказал, - «ну, Вы не пишите это», - ну, хорошо, а как если ты беременна, то, как не родить.
М. Санти:
А у меня такой вопрос, немножко уточняющий. Не боитесь ли Вы? Вы часто проговариваете такие вещи, что вот мать она, не, ну, допустим, брезгует своим ребенком, в некоторых рассказах, я с утра еще перечитала, такое бывает, и что ребенок в ней нуждается по стольку, по сколько он ей питается и не более того, и он уйдет.
Л. Петрушевская:
В каком рассказе у меня мать брезгует ребенком?
М. Санти:
Она не брезгует, но, сейчас я Вам скажу, это про девушку, которая жила в соседнем доме, и она со всеми спала, и потом она вернула ей мужа, переспав с ним тоже. Аааа, Господи.
Л. Петрушевская:
Может быть, Вы у кого-то другого прочитали?
М. Санти:
Нет! Нет. Нет.
Л. Петрушевская:
Что-то я не узнаю свою.
М. Санти:
Я немножечко забыла.
Л. Петрушевская:
Я хочу Вам сказать. Я всегда на стороне страдальцев.
М. Санти:
Она чувствовала небольшое отторжение, я подобрала не точное слово. Вот нет ли такого страха, извините меня, пожалуйста, нет ли такого страха, что Ваши близкие прочитают вот эту вот холодную констатацию парадоксальности реальных чувств.
Л. Петрушевская:
У меня никогда нет холодной констатации, если бы была холодная констатация, Вы бы не возмутились. Иногда рассказ играет роль отмычки, иногда он играет роль хлыста, иногда играет роль утешителя, но всегда он рассчитан на человека без кожи, на человека, который может сочувствовать. Один раз я написала рассказ про девушку, которая.Ну, это «Бессмертная любовь» называется. Про девушку, которая взята с улицы беременная, и живет в родильном доме, в отделение патологии вместе с теми беременными, которые принимают, значит, цветы, молоко, там, то, то, то. У нее ничего нет, пустой стакан. Я лежала рядом с такой девочкой. Она притворялась, что она скрипачка, кончила консерваторию. А наш профессор, умный человек, сказал, что у нее нет шрама, у скрипачей здесь всегда шрам. Она говорила, что она замужем. Ну, рассказ «Бессмертная любовь». И все-таки, профессор ее выписал, уже на грани, мы умоляли его, чтобы он оставил ее до родов, до родов оставалось несколько недель, может быть, он ее выписал, и она ушла. Куда? Куда она ушла? И я понимаю, что она ушла опять упасть на улице, чтобы ей вызвали Скорую помощь. Понимаете, и этот рассказа попал в руки редакторши из журнала. Такая была тетя, которая в одной статье сократила стихотворение Пушкина «Памятник».
И долго буду тем любезен я народу,
Что чувства добрые я лирой пробуждал,
Что в мой жестокий век восславил я свободу
И милость к падшим призывал.
Она это сократила, сказала «длинно слишком», понятно? И вот она меня стала бояться после этого рассказа. Другая женщина стала плакать. Она мечтала родить, у нее не получалось, и она стала плакать. И вот я помню очень хорошо эту женщину, это была грузинка, жена писателя. Мы жили в Доме творчества в Переделкино. Меня туда, как бы сказать, определила, определили люди из нового мира, они меня не могли напечатать, но они мне дали письмо, они мне дали путевку в Дом творчества, где я жила рядом с такими высотами, как, ну я не знаю, в общем, самые – Ахмадулина, там, Коженян, эти все поэты – Евтушенко, Вознесенский, которые приходили.Где были драматурги, Горин, Арканов, они все смотрели на меня таким – «Пришла, мол, ха-ха, пришла, мол, да, кто это такая, вообще». Вот. А я к ним тоже относилась нормально. Ну, они мне совершенно не былинужны. Я занималась там тем, что переводила с польского книгу о сарматах. Я собирала вокруг себя аудиторию очень умных людей, на скамеечке, и Асмус, профессор спросил, - «А что она кончала?». Людмила Стефановна, что Вы кончали? Люся, что Вы кончали? Журналистику. «Бедная», – сказал Асмус. Вот. И понимаете, там, вот в этом Доме творчества, где жили писатели, писатели, которые ходили в столовые за тарелочкой свежей капустки нарезанной, или морковки, и сосед мой по столу, немолодой человек, говорил: - «Люся, знаете, почему они так ходят, потому что дома они на четвереньках ползают». Я жила в окружение Совписа. Они все были мне, не то, что враги, они действительно были бы мне враги, если бы читали то, что я написала. Но вот эти двое, одна редакторша, которая сидела рядом со мной за столом, обедала, значит, а другая, которая скромная, тихая женщина, жена писателя, которая плакала. Вот она был единственной там. И я все время ищу этих людей, видимо, знаете, как какой-то лучик ночью, на который те собираются, которые жаждут света, как ни странно, не тьмы. Потому что это не тьма, а свет, потому что после каждого вот такого сюжета, а это сюжет реальный. Я никогда ничего не сочиняю, за исключением вот этой книжки, где я написала детектив, здесь я все сочинила.
М. Санти:
Шикарно, мы Вас сейчас расспросим по поводу нее.
Л. Петрушевская:
Странствия по поводу смерти. Вот, как правило, мои герои – реальные люди. Однажды я написала рассказ, о своей подружке близкой, и очень боялась. Как же она прочтет? Это в журнале было. Она мне позвонила и сказала: - «Люська, ты знаешь, это просто Хемингуэй». Все. Она ничего не узнала, хотя там была ее история. Она забеременела, и ее не муж, не жених, сожитель, очень равнодушно к этому отнесся, и сказал ей: - «Ну, поезжай к моей маме». Потому что он знал, что за мама, и та ее приняла с распростертыми объятиями, она ей сказала, что у меня ребенок, ваш внук или внучка, и через некоторое время она ее выгнала. Просто на улицу! Вот. И она не узнала себя, слава тебе господи. Сейчас она живет в Оптиной Пустыне, ну, работает в редакции. И этот сын, который рожденный был, оказался гением. Он абсолютно не мог грамотно писать, она говорит, что он «корову» писал через три «е», в общем, всегда были двойки. Но однажды она разбирала какие-то чужие книжки, ну, чтобы выкинуть, просто переехали в квартиру, она получила квартиру с какими-то книжками, и он нашел там учебник по физике, в 7-ом классе. И он его прочел мгновенно, и стал просить, чтобы ему еще принесли книжки. В общем, его приняли в спецшколу при МИФИ на Долгопрудном, и он оказался гением.
М. Санти:
Выброшенный мальчик, своей бабушкой.
Л. Петрушевская:
Да. Он оказался гением, и кончил МИФИ, и работал, а потом случилась жуткая история. Он влюбился в женщину, которая старше его была на 12-ть лет, из другого города, которой нужна была московская прописка, а не этот мальчишка. А у них была всего на всего однокомнатная квартира. Всего на всего однокомнатная квартира. И мать, это моя подруга, сказала, что она ее не пропишет, и женщина плюнула и ушла. И он сошел с ума, он перестал говорить. Вот. А недавно она мне позвонила, ну, я услышала, что он исчез, что он пропал в лесах. И я спросила ее: - «Как ты живешь, ты одна».
- Да, нет, нет. Вот он, мы боремся за интернет.
Я такая была счастливая, Я такая была счастливая, потому что я написала про них рассказ «Бог Посейдон».
М. Санти:
Как Вы думаете, благодаря чему Ваш талант, все-таки, получил призвание, ведь Вас долго не признавали.
Л. Петрушевская:
Да, до 50-ти лет. У меня первая книжка вышла в 50лет, вот. Вы знаете, то, что Вы говорите, что меня не признавали, да нет. У меня было столько сторонников, Вы не представляете себе, перепечатывали. Недавно я разговаривала с журналистом, вот то же телевизионным, интернетным, ну, где-то года два назад. Он говорит: - «Я рос под стук машинки, мой папа Вас перепечатывал, и я все читал», - он сказал мне. Ходили мои тексты везде, понимаете, я более была известной, чем сейчас. Мо пьесы ставили в каких-то красных уголках, там чего-то. А потом была совершенно потрясающая вещь, моя подруга, с которой я вместе работала в журнале «Кругозор», Инна Громова, я никогда не забуду ее. Она стала работать в издательстве «Советская Россия», и они там издавали такую книжечку «В помощь художественной самодеятельности». Вот. И я дала пьесу свою «Уроки музыки», которая была подпольными. Я не знаю, как, Виктюк поставил ее гениально. И после шестого спектакля все закрыли. Но потом мы правда переехали в другое место, в Дом Культуры далекий, это же было в институтском театре, напротив Кремля. Ну, понятно. Там были драки у входа, Виктюк был умный человек, он всегда боялся зрительного зала. И поэтому зрительный зал был покрыт холстом, зрители сидели напротив актеров на сцене, некоторый висели, значит, взявшись за какие-то шнурки или трубы по стенам. Это было что-то невероятное. Вот. Так вот, значит, и в газетах появились рецензии, на неразрешенную пьесу, не имеющую лита, а это было преступление. Вот. Ну, в общем, я дала эту пьесу, нет, я сначала дала «Чинзано» и «День рождения Смирнова», которые были абсолютно не разрешены, он шли тоже в разных местах, и начальство Инны Громовой сказало - категорически нет. Тогда я дала «Уроки музыки» с рецензиями. Ох, вот это да, но что. И вышло 65000 тираж. И Юлик Смелков, такой, царство ему Небесное, критик замечательный и мой сторонник, встретил меня на улице, и говорит: - «Я тут был в городе Братске, его пора переименовать в Петрушевск, потому что там на каждом углу афиша с Вашей фамилией. Везде ставят «Уроки музыки», везде. Вот, понимаете, то есть мое существование спрятанного, черного, запрещенного какого-то автора, было существованием совершенно фантастическим. У моего подъезда иногда стояло по два режиссера, которые приехали за текстами. Ну, и, конечно, власти очень заинтересовались, и у меня были личные стукачи, которые ходили за мной всюду.
М. Санти:
Ужас.
Л. Петрушевская:
Ничего не ужас. Очень даже смешно. Один раз я шла, я шла по Садовому кольцу, от Парка Культуры до улицы Россолимо, а на улице Россолимо жил мой друг и переводчик, швед, который ехал в Париж, и я с ним хотела передать письмо моей подружке Беатрисе Конвален, которая занималась моим, этим самым, моим театром. Вот она написала рецензию на мой спектакль «На улице 25-го октября», после чего его немедленно закрыли, потому что рядом с Кремлем. Вот. И мой сын, я не знаю английского, сейчас я могу говорить, а тогда нет, он разговаривал с Марией, женой этого Ларс, Ласиком его, что я сейчас иду к ним, то се. И вот я иду по Садовому кольцу, чтобы свернуть на Зубовский налево, на встречу мне толпа иностранцев, по-моему, это были американы, пьяненькие такие, немолодые, я думаю, неужели они одни идут, неужели за ними никто не идет, а потом подумала, а неужели за мной никто не идет. Я поворачиваю на улицу Россалима, и останавливаюсь у водосточной трубы, на которой наклеено какое-то объявление, и начинаю его изучать. Через две минуты выходит человек в белой куртке, в пыжиковой шапке, я смотрю не него - он останавливается, он ничего не может сделать. Ему велено за мной идти, а я стою, а он, и стоит, а я читаю. Я даже не понимаю, не помню, что там было, я читаю, и думаю, что будет. Ну, конечно, он тронулся, а что делать-то. Он идет так, через пень колоду, по этой улице, а я давно знаю эту улочку, там нет ни одного парадного, где бы можно было зайти и переждать, ни одного открытого двора. И он идет впереди меня, а я за ним. Такая смешная история. Мне больше негде идти, потому что единственный ход, вот эта вот улица Россолима, и я знаю, что там впереди какой-то пункт передержки оштрафованных автомобилей и пункт милиции. И там такой двор за железным штакетником, думаю вот туда он, да, он туда вошел. Дальше там идет улица Тимура Фрунзе, сейчас она переименована, на лево, а тут такой, знаете, строительный переход, под крышей и за стеной, такой деревянный. И я рванула туда, пока он там ходил, и помчалась, наверное, мировой рекорд, свершила. Я мчалась через этот туннель, вот там стукнуть меня одна секунда, они же знали куда я иду. Пробежала я, оглянулась, он выходит с улицы Россолима, а с улицы Тимура Фрунзе еще один такой абсолютно такой же, в пыжиковой шапке, в белой куртке. Они соединяются и идут по улице Россолимо, а впереди у калитки Ларса, стоят еще двое.
М. Санти:
Ужас.
Л. Петрушевская:
Ровно таких же. И у них на ногах газовые баллончики такие, с крышкой, знаете, как чайники, для дачи.
М. Санти:
Да.
Л. Петрушевская:
Февраль месяц. Кому нужны эти дачные газовые, в общем, им дали чего-то, чтоб они что-то несли. Я иду и думаю, вот как наладят мне сейчас по голове этим газовым баллончиком. Я иду тихо, тихи, тихо, а потом рванула опять, и нажала на кнопку, там переговорное устройство, и кричу: - «Ларс, выходи, меня КГБ пасет». А Ларс только вошел, он даже не успел снять куртку, у него на одном боку висела, он открыл, схватил меня, я так оборачиваюсь, и говорю: - «Какая-то у вас бутафория не та.» А эти двое к ним подошли, и они все вчетвером пошли в одном направление. Боже, мой.
М. Санти:
Вы бесстрашная, совершенно, девушка.
Л. Петрушевская:
Да, да. Короче говоря, значит, потом я отдала это письмо для Беатриски. Они больше всего боялись писем, тогда же интернета не было. Вот.
М. Санти:
А чего бояться, в общем-то?
Л. Петрушевская:
А хрен его знает, чего они боялись-то? Они не любили никаких деклараций, я ж была полностью запрещена, чего-то я пишу во Францию, а может там потом будет малый митинг какой-то, или что? Вот, в общем, на обратной дороге, Ларс меня провожал на Садовое кольцо, остановилось сразу три машины, а я взяла четвертую. Вы понимаете это, я когда пришла домой, мой муж говорит: - «Ну, это по-моему, у тебя приступ шизофрении». Ну, когда началась уже перестройка, в двух газетах был список, в «Московском Комсомольце» и, по-моему, в «Московской правде», список тех, с одном случае, за кем ходили, а во втором - кого прослушивали. Я в обоих списках была перед Пугачевой.
М. Санти:
Обалдеть, обалдеть.
Л. Петрушевская:
Я была очень искомым человеком.
М. Санти:
Но это объяснимо, потому что видите, люди сами ищут Ваши тексты, ищут люди, в том числе, умные. То есть Вы действительно были властитель.
Л. Петрушевская:
Ну, понимаете, какая штука, один раз я разговаривала со своей подружкой, и говорю: - «Господи, у меня нет часов, сколько сейчас времени?» - по телефону. Ноль часов, тридцать пять минут. Развлекались.
М. Санти:
Обалдеть.
Л. Петрушевская:
Понимаете, ну, как бы сказать, те времена давно прошли, я уже, наверное, никому не нужна.
М. Санти:
Это не правда, на Книжной Ярмарке 9-го числа будет Ваш концерт.
Л. Петрушевская:
Да, да, да. Ну, мы надеемся, что туда придут люди. Я всех приглашаю. Потому что у меня не так часто бывает кабаре, это называется «Кабаре одного автора». Я читаю свои стишки, и пою свои песенки. Это не только, как бы сказать, моя музыка и мои тексты, но иногда я перевожу, это нельзя назвать переводом, это другие тексты, это практически, как бы это сказать, это театральные монологи.
Ты знаешь, нам надо расстаться,
И больше мне не звони,
И к дому моему не подходи ни при какой погоде.
Ты знаешь, нам надо расстаться,
И больше мне не звони.
Это история моей подруги, когда она вышла на пенсию, выяснилось, что много лет ее любил ее сослуживец, много лет, она была звездой, она работала на радио, а он был оператором. и когда она ушла, очень не хорошо ушла, ее просто уволили, она была звездой, люди ее слушали. Он ее нашел, и больше до самой смерти не оставлял. Он все время ее снимал, у меня даже есть эта съемка. Верочка, моя Верочка, подружка. Моя университетская подружка, я ее туда устроила работать, на «Маяк».
М. Санти:
Мы можем сказать, что Вы исполняете рассказы.
Л. Петрушевская:
Монологи театральные, это театральные монологи. Знаете, это не очень, как бы сказать, это не очень принимают люди не посвященные, не привыкшие. Это мои читатели должны быть, и мои зрители.
М. Санти:
Может быть, наверное, знаете как, это те же самые истории стучаться и приходят к Вам, просто теперь в них меньше слов, больше чувства, больше Вашего личного умения рассказывать.
Л. Петрушевская:
Больше знания, да, больше знания о музыке и о текстах. знаете меня много лет преследовала одна вещь. У Дассена есть такая песня Bonjour, сomment ça va? Bonjour,c'est encore moi, après tant d'années. А что такое.
Привет. Узнаешь, нет?
Привет, после стольких лет,
Привет, после стольких бед, может скажешь опять - все меня здесь нет.
Привет, нашей дочки семь лет. Она просто твой портрет. И в глазах ее тот же свет.
И как у тебя, у нее совести нет.
Вот такой текст. Это довольно тяжелая вещь, потому что она это говорит портрету на кладбище. Он умер. Его мама ей позвонила. Мы никогда не говорили с ней, она говорит, что ты умер во сне. Она на него смотрит, и говорит: - «А в глазах твоих все тот же свет».
Вот такая песня.
Привет. Узнаешь, нет?
Привет, после стольких лет,
Привет, после стольких бед, может скажешь опять - все меня здесь нет.
Привет.
М. Санти:
Вы магнетическая женщина. Я загипнотизирована. К сожалению, эфир имеет рамки, это ужасающе. Пожалуйста, у нас осталось пять минут, я знаю, что помимо всех Ваших безграничных талантов Вы еще помогаете людям, которые.
Л. Петрушевская:
Да, я хочу сказать, что на каждом своем концерте я продаю свои рисунки. Это мой стишок, который я оформляю какими-то там цветами, чаще всего это орнамент арт-деко, мой любимый. Вот. И я продаю эти работы очень дешево, по двести рублей. Человек остается, если это мой человек.
М. Санти:
Это невозможно. Это практически как купить автограф Гоголя.
Л. Петрушевская:
Ну, вот, понимаете, это мой святой, Николай Васильевич, который меня очень поддерживает. И, вот, в прошлый раз, в магазине «Москва» мы собрали 10 000, послали. Хотя работник этого магазина сказал, что мы не имеем права здесь продавать. А я сказала, что это же благотворительность, это же хорошо для вас, а мы подарим вам вот такую в рамочке, что вы благотворительная организация для нас. А 10 000 это зарплата одного педагога там, в городе Порхове. У меня в Фейсбуке, опубликованы работы, которые я тоже продаю, вот, уже многие люди нам помогают. А Юлий Ким, лауреат нашей премии, Анны Павловой, переводит нам регулярно большие суммы денег, я страшно ему благодарна. И Анюта Шмаина-Великанова тоже переводит нам, и многие, многие люди, а одна Анна Владимировна каждый месяц нам пересылает маленькие деньги, но это большая часть ее пенсии, понимаете, и тоже считаю, что она лауреат нашей премии, переслала пакет Анны Павловой. Вот.
А сейчас, значит, я хочу сказать, что вот эта вот книга «Странствия по поводу смерти», это первый мой опыт по написанию детективного сюжета, вот, и это картина моей ученицы, Сашечки Шадриной, лауреата семи международных конкурсов, она мультипликатор, режиссер и художник. Вот, посмотрите, какая вещь. В издательстве сказали - это просто Босх.
М. Санти:
Да, да, да, да.
Л. Петрушевская:
и уже сегодня мне сообщили, что за три недели весь тираж ушел.
М. Санти:
Вот это да, вот это да!
Л. Петрушевская:
Книги допечатывают. И эта то же, она за две недели, половина тиража ушла, это мои стихи.
Река ласкает мост, уговаривая его прилечь,
Депутаты вызывают живой интерес,
Какой вызывает на корабле течь.
М. Санти:
Вот так! Все-таки, в Вас есть хулиганское начало.
Л. Петрушевская:
Да, да, да. Вот видите как, это любовная пара, посморите, Н2О - у него, С2Н5ОН - Вы знаете, что такое?
М. Санти:
Спирт.
Л. Петрушевская:
Это спирт.
NaCl
М. Санти:
А это что такое?
Л. Петрушевская:
Это соль. И вот видите L, как у него стоит?
М. Санти:
Ага.
Л. Петрушевская:
Это неприличная картинка.
М. Санти:
Прекрасно.
Л. Петрушевская:
А у нее СО2 - углекислый газ, Н2О - вода и NaCl - это соль. Вот так вот.
М. Санти:
Это Вы?
Л. Петрушевская:
А это СО2, понятно.
М. Санти:
Да, да, теперь понятно. Это Вы сделали эту хулиганскую картинку?
Л. Петрушевская:
Да, конечно, я. У меня здесь более пятидесяти, этих самых, иллюстраций. Вот, пожалуйста.
Самые женственные дамы - это мужики травести.
Все революции делаются только из зависти.
За великий дашь, можно отплатить только неблагодарностью,
Дети праведника будут награждены его продолжительной старостью.
Мне 79 лет. Я действительно не пью, не курю, мясо не ем. Да, еще что. В общем, ну как-то стараюсь.
М. Санти:
Вы невероятная.
Л. Петрушевская:
Спасибо, дорогая Санти.
М. Санти:
Спасибо, Вам большое, что Вы пришли.
Л. Петрушевская:
Не Рафаэль, но все-таки Санти.
М. Санти:
Да. Благодарю.
Л. Петрушевская:
Святая. Миленькие, спасибо вам, дорогие. Приходите ко мне на Международную выставку книжную, 9-го числа, в четыре часа у меня начинается «Кабаре одного автора» - «Le cabaret de l'auteur».
М. Санти:
Спасибо. Все.