Ирина Матысяк: Добрый день, дорогие наши друзья, слушатели и зрители! В эфире программа «Полилог» и я, её ведущая Ирина Матысяк. Сегодня у нас в гостях очень известный, очень талантливый и очень интересный человек – и актёр, и продюсер, и музыкант – Александр Дьяченко. Здравствуйте, Александр!

Александр Дьяченко: Здравствуйте, Ирина! Очень приятно.

Ирина Матысяк: Мне тоже очень приятно.

Александр Дьяченко: Заставочка очень красивая, кстати говоря, мне понравилась. И экран я вижу, я всё вижу.

Ирина Матысяк: Это хорошо. Александр, наша передача традиционно начинается с воспоминаний о детстве. Вот ваши детство и юность, они прошли в Ленинграде. Там же у вас началась любовь к музыке, вы были завсегдатаем одного из рок-клубов. Скажите, пожалуйста, есть ли какое-нибудь воспоминание из детства, которое с вами идёт всю жизнь?

Александр Дьяченко: Связанное с музыкой или вообще в принципе?

Ирина Матысяк: Вообще в принципе.

Александр Дьяченко: Ну, касаемо рок-клубов в Санкт-Петербурге, он там один, к счастью, на улице Рубинштейна. И такой лёгкий филиал его был, когда проводились фестивали рок-музыки, они проводились во Дворце молодёжи. То есть две основные точки были – на Рубинштейна и во Дворце молодёжи. Просто корректировочку лёгкую касаемо воспоминаний детства, их же огромное количество у каждого из нас. Если говорить о тех воспоминаниях, которые были судьбоносными, наверное, которые так или иначе привели меня к профессии, то это, пожалуй, всегда эмоции, связанные с просмотром кинофильма «Нахалёнок», когда я с трепетом следил за судьбой мальчика, который играл самого этого Нахалёнка. Мальчик в главной роли, не помню его фамилии, к сожалению, этого юного артиста, но я помню, что я знал все слова наизусть, и я маме говорил ещё тогда: «Мама, я буду Нахалёнком». И повторял каждый раз за мальчиком: «Вот, дедунюшка, зубы у тебя выпадут, я тебе жевать не стану» - это то, что очень сильно засело здесь на магнитную ленту мне до сих пор.

Ирина Матысяк: Вы считаете, что именно этот фильм внутри вас пробудил тягу к актёрству?

Александр Дьяченко: Вполне возможно, потому что мне захотелось другой планеты обитания. Мне захотелось быть там, где красноармейцы, где белые, где он скачет на лошади для того, чтобы предупредить, где «Батяня, помочу пришей», ему нужно обязательно помочи, потому что все красноармейцы, комиссары, наверное, и командиры отрядов носили тогда ремень наискось. И он хотел, чтобы у него помоча была такая вот, пришитая пуговицей, правда, но чтобы она у него была, и он требовал: «Батяня, помочу пришей!»

Ирина Матысяк: Но первая роль у вас была в каком году, в 1993-м?

Александр Дьяченко: Нет, в 1990-м.

Ирина Матысяк: И вот после этого фильма вы утвердились в том, что эта профессия ваша?

Александр Дьяченко: Да, вы знаете, у меня даже в подтверждение того, что я делаю что-то очень правильное, у меня был один такой день, когда я вдруг, возвращаясь со съёмки, это мы снимали в Клайпеде, в Литве, возвращаясь со съёмки, а снимали мы на взморье. Было солнечно, было легко, и съёмки были лёгкие, очень много было молодёжи. Я помню, как девчонки вбегали в воду, потом выбегали из этой воды, были какие-то такие очень прекрасные моменты прямо непосредственно во время съёмки. Я возвращался обратно в гостиницу, я шёл по этим улочкам Клайпеды и вдруг в какой-то момент я почувствовал, что я невесом, я взлетаю. Я просто понял, что меня несёт, какие-то крылья меня несут. И вот это физическое ощущение полёта, оно тут же дало понять, что это неслучайно, правильно, наконец-то ты делаешь что-то правильное, то, в чём растворилась твоя душа, и она поднялась. Это в принципе для меня главный критерий. Для чего нужно творчество? Чтоб душа поднималась у артиста и, естественно, чтобы она поднимала души тех, кто имеет возможность это видеть.

Ирина Матысяк: Но тем не менее потом вы уезжаете в Америку. И вы так решительно свою жизнь повернули, вы стали спортивным агентом, насколько я помню.

Александр Дьяченко: Но тогда всё было решительно, в те годы, у всех причём, у целого поколения. У моих ровесников было всё решительно, когда у них были профессии, было образование, были какие-то определённые векторы направления, которые задавались поколениями жизней советского общества. А потом вдруг в одночасье всё это разрушилось, и ориентиры совершенно размылись, они вообще пропали, поэтому менялось всё и сразу.

Ирина Матысяк: Ну это вообще рискованный шаг на самом деле – так вот бросить тут всё и уехать туда, в совершенно неизведанную даль, я бы сказала.

Александр Дьяченко: Ну, это когда ты намеренно уезжаешь с целью сжечь мосты, тогда, конечно, ты просчитываешь риски. А когда ты уезжаешь на полторы недели и клятвенно обещаешь маме: «Мама, увидимся через полторы недели!», а возвращаешься только через год, тогда вот этот самый элемент риска, эта напряжённость, она просто стирается. Потому что приехал на полторы недельки, побыл ещё, побыл ещё, закрепился, вернулся через полтора года маму обнять. Меня просто вытолкнула та действительность, та реальность, которая происходила тогда в России. Она была, конечно, очень видимо для меня неправильная.

Ирина Матысяк: Но актёрское образование, насколько я понимаю, вы получили там?

Александр Дьяченко: Да.

Ирина Матысяк: А вот как соединить спортивный менеджмент и актёрское образование?

Александр Дьяченко: Тогда, когда я принял решение остаться, потому что мне предложили поработать в этой области, потому что создавалась новая компания, в которой можно было на первых порах помочь её владельцу. Я с ним познакомился, мы с ним пообщались, он понял, что я очень любил хоккей всегда и очень много знал, в том числе знал игроков, знал специфики и т. д., знал события – любил я это дело. Что, собственно говоря, продолжается и до сих пор, хоккей – любимый вид спорта. И когда он предложил мне поработать, это означало буквально следующее, что каким-то образом они возьмутся за мой легальный статус, за продление визы, за то, что они предоставили бы мне рабочую визу, естественно, какие-то деньги на первое время и т. д. То есть это какая-то стабильность определённая, на что я с радостью пошёл. Полгодика так полгодика, ну хорошо, почему бы и нет? И так это и началось, с этого началось, образование было уже потом.

Ирина Матысяк: А язык? Насколько я понимаю, у всех наших актёров была проблема именно с языком, чтобы говорить без акцента.

Александр Дьяченко: Я приехал туда уже со знанием главного: «Yesterday, all my troubles seemed so far away», понимаете? Поэтому я понимал, что я, конечно же, корифей, что я, естественно, сейчас очень легко войду в среду, я акклиматизируюсь быстро. На самом деле не так всё просто было, конечно, с языком пришлось поработать – посидеть почитать, послушать, посмотреть, почитать опять. В общем, это замкнутый круг. И сейчас я понимаю, после 20 с лишним лет связи с Америкой, с англоязычной культурой, я понимаю, что обучение языкам – это процесс постоянный, вечный.

Ирина Матысяк: Вы говорите без акцента?

Александр Дьяченко: Нет, почему? Я могу притвориться на какое-то время, если дело касается роли, если дело касается каких-то конкретных задач, я могу отработать это и сделать так, что это будет практически без признаков какого-то акцента. А так, когда я просто общаюсь, когда я просто говорю, конечно же, пролетают и словечки, и интонации. В общем, практически невозможно в моём возрасте, я начал изучать язык, когда мне было за 20, поэтому мозг уже не настолько мягок и упруг.

Ирина Матысяк: А музыка? Вы там же начали записывать музыку, насколько я понимаю.

Александр Дьяченко: Да, но к тому времени я уже поигрывал на гитаре, что-то там себе мяукал под нос, какие-то первые мелодии. Я уже начал слушать группы, началось, как вот вы упомянули Ленинградский рок-клуб, вот с него всё это началось. Потом открылся для меня целый мир музыки американской, музыки английской. И сознание начало свою трансформацию вполне конкретно в ту сторону – новые звуки, появились новые группы там, которые открывали целые жанры, целые направления в музыке новые. Это было очень здорово. Сейчас в этом смысле какая-то мешанина происходит, сейчас непонятно, куда всё движется. А тогда всё это было очень чётко и было приятно отслеживать эти новые тенденции, они были такие свежие. Я был во всём этом, естественно. Я там познакомился…

Ирина Матысяк: Может быть, вы просто были моложе? Может, от этого свежесть восприятия?

Александр Дьяченко: Ну да, но всё равно мы говорим о каких-то более-менее определённых константах того, как развивается музыка, куда движется. Если тогда были несколько основных путей развития музыки, которую слушали все, то сейчас просто непонятно, где, с какой стороны. Интернет открыл такое количество дверей для людей с разными пристрастиями, с разными желаниями, с разными наклонностями, что просто уже за общей тенденцией следить невозможно. Если раньше были рекорд-компании, которые направляли в эту сторону, рекорд-компания, допустим, в которой была группа «Аэросмит», которая подписывала ещё 15 или 20 таких же артистов, которые были похожи на них, и она их подписывала только для того, чтобы посадить их. То есть их просто связывали контрактом, чтобы «Аэросмит» был только один и чтобы их никогда никто не услышал. Поэтому, естественно, они поддерживали тенденцию развития музыки параллельно с той, которую делала группа «Аэросмит». А сейчас, с приходом Интернета, кто угодно может записаться на кухне, и это может быть круто, и люди это услышат, и он уже в эту сторону повернёт немножечко музыкальную индустрию.

Ирина Матысяк: Я думаю, что наши зрители не все знают о вашем проекте «Антиго». И я думаю, что мы можем сейчас, наверное, в эфире поставить какую-то.

Александр Дьяченко: Да, это произведение называется «Мама». Это очень старая песня, она о пережитом, о больном. Поэтому я предупреждаю всех, что эта песня грустная.

 -  – песня «Мама»

Ирина Матысяк: Тема такая в песне достаточно серьёзная, как она родилась?

Александр Дьяченко: Песня старенькая, родилась она давно, и родилась она на волне переживаний, связанных с гибелью подводной лодки «Курск». Тогда это всё очень тяжело как-то сказалось на мне. Переживала вся страна, я, к сожалению, был не в стране в этот момент, и от этого было ещё тяжелее, как-то затронуло очень живое. Вообще всё, что касается и Великой Отечественной войны, почему-то я очень глубоко всё это переживаю. Когда говорю об этом, слеза наворачивается, и это не оборот речи, я просто плачу. Меня тут пригласили на шоу «Прямой эфир», и надо было прийти с фотографиями предков и рассказать о них. И вот не справился я с задачей, потому что увидел фотографии своих дедов на большом экране, начал говорить, и рука затряслась, микрофон затрясся, в общем, зарыдал. Поэтому вот эта песня. Мы переиграли её недавно и сделали её в том стиле, в котором она, собственно, и была написана. Это такая, в общем, баллада из тяжёлого рока и т. д. Всё, что я хочу сказать, что это очень искренне было написано, и каждый звук, сыгранный здесь, тоже был очень искренне сыгран.

Ирина Матысяк: Смотрите, вы получили воспитание всё-таки, то, что у нас из детства, в советское время. В советское время был культ патриотизма, а сейчас есть такой некий, я бы сказала, временной провал в воспитании людей, детей и т. д. Мы слишком много увлеклись самобичеванием, что тут плохо, а это не способствует патриотизму. Вы вот считаете себя патриотом?

Александр Дьяченко: Я думаю, что это не мы занялись процессом самобичевания, нам помогают в этом.

Ирина Матысяк: Но мы это принимаем, мы это делаем.

Александр Дьяченко: Ну а куда ж мы денемся-то, если нас этим кормят отовсюду? Просто я считаю, что патриотизм как таковой – это вообще штука такая очень сложная, и очень чёткой формулы, вот этой истины, сжатой в точку, нет. Я вспоминаю слова одного очень умного человека, как ни странно, американского человека, который сказал: «Для меня патриотизм – это, когда я отъезжаю от полицейского, который только что оштрафовал меня, выдал мне тикет на 200 долларов за превышение скорости, и я понимаю, что система работает». То есть о чём речь? Речь о любви к родине, в которой всё в порядке, и система работает. И мы защищены, и поэтому мы хотим жить только здесь, и поэтому вот это место, эту страну мы не предадим никогда. Плюс наша история, плюс наше уважение к людям-согражданам и т. д. Но строится всё равно на порядке, на правопорядке.

Ирина Матысяк: Да, безусловно.

Александр Дьяченко: У нас в советские времена был правопорядок, у нас были идеалы – не размытые, без самобичевания. Неважно, что-то исторически, естественно, было скорректировано, где-то очень серьёзно скорректировано и т. д., но уважение к земле и к стране только потому, что здесь система работает, у нас было, я родился с этим. И несоответствие, конечно, пугает, поэтому патриотизм очень часто понятие подменное. Потому что любовь к родине – она изначальна, а ты любишь свою родину тогда, когда ты здесь окружён зоной комфорта определённой. И участие государства, правопорядок играет немаловажную роль. У нас не так много правопорядка, но при этом очень много лозунгов. А вещи, связанные с настоящим патриотизмом, они так или иначе всё равно есть, они прорываются. Вот я ездил в Севастополь 9 мая, я был через несколько месяцев после присоединения, я видел этих людей, я шёл с ними на парад. Потому что было не проехать, мы оставили машину, мы там жили в пансионате каком-то наверху, и надо было спуститься вниз к этой площади Нахимова, и я шёл с этими людьми. Я сразу вспомнил демонстрации 7 ноября, 9 мая, 1 мая. Люди вот так же выходили с детьми, вот так же выходили с флагами, с транспарантами. Шёл дождь, они всё равно шли. И вот это – «Россия, Россия!» - это было, это пронизывало своей искренностью. И когда я встал уже там, мне пришла мысль в голову, потому что я наблюдал за тем, что происходит вокруг, я наблюдал за людьми, за камнями, за деревьями. Эта земля была полита кровью, каждый клочок. В три слоя Сапун-гора, в три слоя она получила тела тех, кто её защищал, и тех, кто атаковал. Так вот, для меня совершенно понятно, что патриотизм национальный – это когда есть две вещи основные. Когда есть очень трезвая историческая память – то, что нам пытаются разрушить, нас пытаются как-то дезориентировать – трезвая историческая память и искренняя забота о подрастающем поколении. Это то, что я увидел там, в Севастополе. Я видел этих людей, которые действительно приняли это решение, которые радостно восприняли воссоединение с Россией и которые действительно заботятся о своих детях. Они помнят, что было на этой земле, сколько крови было пролито, и они действительно хотят, чтобы их дети жили в других условиях, в той стране, к которой они принадлежат. Вот, коротко и ясно.

Ирина Матысяк: Вот в этом смысле кинематограф же в советское время играл огромную роль в воспитании патриотизма. Пусть история там как-то корректировалась, но вспомните фильмы о войне, которые были в советское время. Это же просто, в общем, слёзы на глазах у всех практически, даже не у сентиментальных людей. И подвиг советского народа был показан не просто так, не формально, а сейчас, к сожалению, таких фильмов мало. Вот вы, как актёр, скажите, в чём причина – не пишут сценарии, недостаточно денег? Но денег, мне кажется, достаточно, и государство, в общем, финансирует всякие проекты фильмов разных. Вот как вы думаете, почему так происходит? Хотя патриотизм сейчас возносят на пьедестал, что он должен быть.

Александр Дьяченко: Знаете, проще всего, конечно, было бы сейчас погнать на своих друзей по творческому цеху и сказать о том, что и школа сценаристов разрушена, и денег недостаточно, чтобы соответствовать определённым образцам. Потому что, если взять Бондарчука, практически весь бюджет, который он хотел, ему предоставляли, и он мог, Озерову предоставляли, и они могли снимать и танковые сражения. Это, конечно, всё так и есть, хотя и не совсем так. Мы все работаем в одних и тех же условиях, нам непросто. У нас действительно очень серьёзно порушена сценарная школа и действительно бюджеты у нас не те, которые бы должны были быть для того, чтобы создавать, материализовать какие-то честолюбивые замыслы. Мне кажется, главное в том, что очень часто, когда снимают, когда обращаются к этой теме, в большинстве случаев обращаются немножко титульно. Когда, допустим, очередная годовщина и надо вот снять военное кино, военное кино, и снимается некое военное кино. А ведь пробивает, вот те самые слёзы вызывает, о которых вы говорите, искренность. Так же и в музыке, во всём, в жизни. Человек сказал другому человеку что-то, сказал искренне или неискренне, и у нас есть сенсоры, которые это очень чётко определяют. Так же и здесь. Если мы делаем титульно, если мы делаем для того, что у нас есть бюджет и его надо освоить – «Ага, какое вино, про войну? Ну хорошо, да, про войну. Так, что мы тут можем сделать?» Изначально уже не тот посыл, и это всё проявляется, в процессе просмотра ты просто видишь, а искренность пропала. Вот эта искренность была у Папанова, Леонова, Сафонова, Никулина – они помнили, они знали. И там даже при отсутствии, может быть, потому что это кино снимал Бондарчук и видно, что уже были совсем не те бюджеты, «Они сражались за Родину» я имею в виду, ну не тот бюджет уже, не то, что в «Войне и мире», конечно, далеко. Но какая искренность, какие камерные сцены, просто окопные диалоги – это Шолохов, это великие люди шекспировской внешности, шекспировской организации внутренней, душевной. И они создавали, потому что они помнили и знали. Возможно ли сделать это сейчас, с молодыми ребятами, которые не помнили и не знали? Да я уверен, что можно! Люди переживали всегда, во все времена и эпохи, одни и те же эмоции. В разные войны, при разных обстоятельствах, воюя с разным врагом, отстаивая свою землю от разного захватчика, а всё равно чувства-то одни и те же. Просто должен быть посыл, правильный изначально посыл. А это самое сложное, это основной смысл творчества – сделать так, чтобы было искренне, искренность.

Ирина Матысяк: Вот вы снимались в России и не в России. Говорят, что есть очень большая разница между организацией съёмок, и там это больше технология.

Александр Дьяченко: Нету, нету. Я вам сейчас расскажу, извините, что перебиваю. Буквально три дня назад мы сидели и кальянили в гостинице, в пансионате. Мы сейчас снимаем в Калининграде, и там советский пансионат. И мы сели с ребятами, один из ребят приехал со своим кальяном, мы кальяним там. И вот мы, значит, вчетвером сели и три часа просидели. И всё, о чём мы говорили, это были проблемы нашего производства – «а вот продюсеры», «а вот это не подвезли», «а вот со светом не то», «а вот у меня там было, на другой картине», «а ты представляешь». И когда мы уже три часа это всё проговорили, когда уже абсолютная пустота внутри, я им говорю: «Знаете, чуваки, что я сейчас понял? Я наконец понял, в чём разница между нашим кино и американским». Они говорят: «В чём?» Я говорю: «В принципе никакой разницы вообще. Но то, что американцы, собираясь после смены, говорят совершенно о других вещах, это точно».

Ирина Матысяк: Канадские лесорубы точно говорят не о лесе.

Александр Дьяченко: В том-то и дело. Потому что по процессу, по уровню профессионализма наших людей они ничем не уступают американцам, плюс ещё абсолютная безбашенность вот в этом желании сделать, отработать и т. д. Люди же отказывают себе в нормальной человеческой жизни полностью. Особенно технические службы, которые раньше всех приезжают, которые раньше всех там раскладывают оборудование, потом позже всех, потом они должны ещё всё это сложить, погрузить, отвезти на базу, ещё каким-то образом приехать домой, там что-то поделать, типа поспать пару часов, потом проснуться и опять поехать на склад, забрать это оборудование, опять куда-то привезти, опять расставить и ещё 12 часов отработать смену.

Ирина Матысяк: А актёры? Если с техническим понятно, а актёр, он же не может всё время работать на износ, так сказать, на взрыв какой-то, потому что организм всё-таки не резиновый, у него есть определённые возможности.

Александр Дьяченко: Вот у меня было, как-то раз я допустил такое, у меня был такой опыт, я работал 9 месяцев без единого выходного. У меня было три проекта, я летал между тремя городами, 9 месяцев не было ни одного выходного. Мне потом полгода потребовалось, чтобы каким-то образом восстановиться, потому что это невозможно. Я помню, что тебя забирают с площадки, вечером на последнем самолёте ты летишь куда-то в другой город, ложишься где-то в третьем, просыпаешься в седьмом. И звонит будильник, и ты понимаешь, что ты взрослый дядька, а тебе плакать хочется оттого, что – Боже мой, ну когда я уже посплю, когда я уже высплюсь? И когда это слишком долго, конечно, для нервной системы это очень и очень серьёзное испытание. И ты нервничаешь на площадке, естественно, ты не в состоянии сконцентрироваться, особенно если бывает большое количество текста. Когда много сцен и много текста, и ты успеваешь только переодеться, ты переодеваешься и тут же читаешь это всё и пытаешься запомнить.

Ирина Матысяк: То есть идёт какой-то технологический процесс, а не творческий? Я так понимаю, что здесь о Станиславском речи не идёт.

Александр Дьяченко: Да, абсолютно. У нас в принципе идёт технический процесс, в принципе, потому что норма выработки – минута-полторы, а мы даём 15-18. То есть в 6-8 раз мы даём больше в день, потому что мы поставлены в такие условия, чем нормальное кино должно быть. Вот и всё, понимаете? Есть большие шахматы, а есть блиц, мы все играем в блиц в большинстве случаев. Вот эта вот сериальная продукция, которая идёт, и киношная иногда, потому что экономится на всём и в день вбивается максимальное количество метража. Поэтому мы все играем в блиц. И будь добр, дорогой, у тебя на сцену сейчас есть полтора-два дубля, при этом пару репетиций в два дубля – и всё, пошли дальше. И будь готов в эти два дубля…

Ирина Матысяк: Можно сказать, получается, что в качестве-то мы проигрываем, потому что у нас нет таких сериалов, которые интересны. То есть они есть, но это единицы из той продукции, что производится.

Александр Дьяченко: Естественно. Именно поэтому в оценке работы своих коллег, когда я смотрю и понятно, что это какой-то очередной сериал, который ругают люди и т. д., я смотрю на своих коллег и понимаю, что я не имею права ни критиковать, ни оценивать, потому что я понимаю, в каких условиях они работают. Я понимаю, что они никому не смогут объяснить, что у них в этот момент, откуда они прилетели, что у них это, допустим, двенадцатая сцена на сегодняшний день. И этот актёр уже должен был бы повеситься, знаете, как в том анекдоте? Повесился актёр и оставил после себя записку «Надоело переодеваться!» Потому что, когда ты в день переодеваешься 15 раз и одновременно учишь текст, потом входишь, потом ты пытаешься что-то вот. А снимается же не поступательно, мы же можем снять в первый день финальную сцену, а на 25-й день можем снимать что-то в середине и опять в конце и т. д. Только что ты плакал, умирал, а сейчас ты опять свеженький, как в самом начале. И никому не объяснить, никому, почему эта сцена конкретно провалена. Никому, а артист-то хороший, он в таких условиях. И кстати говоря, что касается больших, медийных наших людей, которые работают в очень серьёзных проектах, с историями и т. д., может быть, их счастье, с одной стороны, что они не играли в этих сериалах, в «долгоигралках». Потому что там-то и проверяется на самом деле, насколько ты способен на пустом месте, где нечего играть, способен хоть что-то сделать, чтобы хоть как-то это привлекло внимание. Я, кстати, видел пару случаев, когда вот эти, из тех наших больших артистов, они вдруг оказывались в таких историях пустеньких и, в общем, уже сложнее, видно это.

Ирина Матысяк: Нас в этом году ожидают, наверное, всё-таки ваши новые работы. Расскажите, пожалуйста. Мне кажется, это очень интересно, что вы будете играть, вернее, вы его уже сыграли, нашего президента.

Александр Дьяченко: Кстати говоря, когда узнавали, кто-то из знакомых моих узнавал о том, что моя следующая роль – президент Российской Федерации, была стандартная реакция каждый раз. «Так, секунду, кто? Саня? Президента?» «Ну да». «Да ну, не похож». Ну это же образ, это же не обязательно. «Да ну, не похож!» И это о многом говорит на самом деле. Это говорит о том, что образ президента для нашей страны вполне определён и абсолютно комфортно уже вписан в сознание целого общества. Как ни крути, со всеми сложностями и т. д., это тот самый человек, который именно ассоциируется в роли президента. Это здорово. Сыграть совсем другое было очень просто, потому что это совсем другое, потому что сыграть нашего действующего президента очень сложно при всех пародиях. Даже лучшие пародисты, вот есть прекрасный человек из «Камеди-Клаб», он пародирует, конечно, спародировать – да, но сыграть-то – нет, сыграть невозможно.

Ирина Матысяк: Ну вот фильм, о чём он, собственно говоря?

Александр Дьяченко: Фильм, кстати говоря, из себя представляет некий прецедент того, что сюжет - американцы и русские, вдруг объединившись, совместно начинают бороться с мировым злом.

Ирина Матысяк: Это американский фильм?

Александр Дьяченко: Это американский фильм, да, это «Миллениум филмз».

Ирина Матысяк: То есть тенденция всё-таки есть?

Александр Дьяченко: Тенденция есть, в том-то и дело. Это «Миллениум филмз», это серьёзный продакшен, у него будет мировая премьера. Там снимались такие артисты великолепные, как Гэри Олдман, Джеральд Батлер, прекрасный английский актёр Тоби Стивенс, Райан МакПартлин, американский молодой актёр, подающий надежды. В общем, там серьёзная была группа актёрская. Наши ребята там снимались – Игорь Жижикин, Юра Колокольников, Миша Горевой. В общем, мне кажется, фильм будет интересный и для нашего зрителя. Он такой схематичный, конечно же, это политический триллер, там всё…

Ирина Матысяк: Это фильм или сериал?

Александр Дьяченко: Нет-нет, это фильм, это будет в кинотеатрах. Скорее всего, как я уже сказал, будет мировая премьера. Это, может быть, конец 2017-го, может, начало 2018-го.

Ирина Матысяк: То есть съёмки уже закончены?

Александр Дьяченко: Да. Мы снимали в Лондоне, мы снимали в Болгарии. Это то, как работает «Миллениум филмз», они целый ряд картин именно так и сняли – сначала в Лондоне, потом в Болгарии. Были построены потрясающие декорации на «Уорнер Бразерс» в Лондоне. Там 5 студий «Уорнер Бразерс», на трёх из них мы работали. Надо было построить подводную лодку во всех измерениях, плоскостях, что называется, поэтому на одной студии была полная имитация подводной лодки внутри, её внутренностей, и американского линкора, тоже внутренностей, со всеми работающими приборами. Это восхитительно было, конечно. Другая студия нам предоставила огромный бассейн, в котором была построена подводная лодка в полную величину, и мы занимались там, в общем, сложной работой, подводной работой, потому что были кадры, связанные с подплыванием, выплыванием, заплыванием. Очень много подводной съёмки было, и я учился, проходил определённые курсы для того, чтобы уметь делать то, что мы делали. И наглотался брокколи нереальное количество, потому что вода в бассейне чистая и светлая, а вода в океане совсем другая, она мутная. И для того, чтобы она была мутная, была целая процедура подготовки этой мути. Когда мы заныривали, мы находились там какое-то время, ждали, пока аквалангисты из полиэтиленовых пакетов раскидают варёные брокколи по воде.

Ирина Матысяк: Вообще брокколи полезна для здоровья.

Александр Дьяченко: Ну да, ну да. Вот, в общем, кино будет интересное. И я надеюсь, что тот образ президента, который я сделал, он достаточно корректный и правильный. Тем более, что я попросил, мне пошли навстречу, я там остановил некие сцены и кое-что придумал сам и вложил в уста этого президента – по поводу международной ситуации, по поводу отношения к стране, отношения к людям и т. д., чтобы образ был более симпатичен, чтобы образ был более полон, чтобы высказать позицию именно России в этом смысле.

Ирина Матысяк: И они это допустили?

Александр Дьяченко: Они допустили, они сделали дополнительный съёмочный день, они снимали вот эти сцены, о которых я попросил. И мы целый день снимали то, что мне бы хотелось, чем был бы обогащён вот этот российский президент.

Ирина Матысяк: Всё-таки музыка или кино, что ближе?

Александр Дьяченко: 50 на 50, ровно две половины. Одна половина сердца – музыка, другая половина – кино.

Ирина Матысяк: Как это внутри-то уживается? Это же тяжело.

Александр Дьяченко: Отлично, отлично. Музыка – это планета, это другой мир, это параллельность. Я вот хожу по Садовому кольцу, одеваю обычно наушники, слушаю вот это всё, и я уношусь. Есть несколько людей, кто творит так, мировые для меня эталоны просто мировой музыки, которые меня поглощают всецело. Я переселяюсь на другую планету, мне без этого никак, я в какое-то время должен уходить. Допустим, Брэндон Флауэрс – это тот самый человек, который меня растворяет в параллельном мире, и я не хочу вылезать оттуда. Для меня было бы, конечно, это честолюбиво, но было бы, конечно, мечтаемым, если бы я мог создавать в музыке что-то подобное, что точно так же растворяло бы людей. Потому что то, что он со мной делает, это, конечно, да. Я могу назвать ещё пару-тройку имён, может быть.

Ирина Матысяк: Вот ваша музыка, сейчас идёт процесс некоей виртуализации всего. Заходишь в интернет – всё в интернете. А вот в живом варианте концертов можно ожидать и когда?

Александр Дьяченко: Ой, я очень хочу, чтобы это произошло наконец. Этому мешает исключительно только занятость и мои разъезды. Я два года назад уехал в Лос-Анджелес, год там прожил, пробыл. Это, конечно, обогатило, я написал новые треки. Не записал их ещё, но они уже написаны, они уже есть в демоверсиях, и сейчас несколько произведений выйдет, прямо несколько. Мешает только тот факт, что мне приходится разъезжать по киношным делам или по своим. Но я очень хочу, чтобы вот это определённое количество треков, которое мы уже сейчас накопили, чтобы мы в конце концов сели, отрепетировали и вышли с готовой программой. Потому что одно дело, когда ты выпускаешь это всё виртуально и когда люди имеют возможность высказываться в интернете в виде комментариев к этому, что они чувствуют, и совсем другое дело, когда ты видишь глаза.

Ирина Матысяк: И живой звук, совершенно другое дело.

Александр Дьяченко: И живой звук, конечно. Хотелось бы, очень хотелось бы.

Ирина Матысяк: К сожалению, наше время подходит к концу. У нас осталось 3 минуты и 14…13…12 секунд. Поэтому я думаю, что мы доставим удовольствие нашим зрителям и послушаем ещё одну композицию из вашего проекта «Антиго».

Александр Дьяченко: Приятного прослушивания!

 -  – звучит песня