Александр Александров
- Всем доброго вечера. Сегодня 17 августа понедельник, и, как всегда, по понедельникам в эфире на радио «МедиаМетрикс» программа «Культурные люди» и в студии её ведущий, я, Александр Александров, и моя коллега Ирина Яковлева.
Ирина Яковлева
- Добрый вечер.
Александр Александров
- И наш сегодняшний гость, уважаемые дамы и господа, знакомьтесь: Елизавета Наркевич - художник, скульптор, поэтесса и очаровательная девушка. Здравствуйте.
Елизавета Наркевич
- Здравствуйте.
Александр Александров
- Про вас так говорит интернет.
Ирина Яковлева
- И мы подтверждаем.
Александр Александров
- Мы подтверждаем, абсолютно.
Елизавета Наркевич
- Не могло быть слово поэтесса.
Александр Александров
- Не могло быть слово «поэтесса»?
Елизавета Наркевич
- Конечно, это оскорбление. Поэт.
Александр Александров
- Поэт! Простите Бога ради! Уважаемые друзья, остаётся совсем недолго до конца августа. Всё, лето кончается, 14 дней остаётся, скоро придёт сентябрь. Лично для меня, не знаю, осень очень любимое время, потому что оно очень красочное. А вот для вас, как для художника, Елизавета, какое самое любимое, самое живописное время года?
Елизавета Наркевич
- Конечно осень, конечно сентябрь, август, октябрь.
Александр Александров
- Любите писать в это время?
Елизавета Наркевич
- Очень люблю писать в это время. Не всегда успеваю, но очень люблю. В это время у меня день рождения, вместе с моим любимым мужем в один день.
Александр Александров
- В один день?
Елизавета Наркевич
- Да.
Александр Александров
- Как это вы так? Как это вы так умудрились?
Елизавета Наркевич
- Ну, мы старались.
Ирина Яковлева
- В один год?
Елизавета Наркевич
- Нет, в разные годы, но в один день.
Александр Александров
- Здорово. Скажите, пожалуйста, давайте познакомим наших слушателей с вашим творчеством: что вы рисуете, что пишете. Расскажите, пожалуйста, про себя. Я знаю, что у вас два образования: вы закончили ВГИК и вы закончили….?
Елизавета Наркевич
- МАХУ 1905 года. По первому образованию я - театральный художник, художник театра.
Александр Александров
- Это ваша основная профессия на данный момент?
Елизавета Наркевич
- На данный момент как-то так получилось, что я стала работать в кино, хотя, когда училась во ВГИКе, я совершенно не собиралась этого делать, как ни странно.
Александр Александров
- Мы сейчас за эфиром выяснили, что мы работаем над одной и той же картиной, которая должна выйти в конце года, под названием «Матахари». Елизавета там является художником.
Елизавета Наркевич
- Ну, строго говоря, я являюсь ассистентом художника. Тем, кто это всё рисует.
Александр Александров
- Вы делаете эскизы, то есть, вы создаёте этот мир, проще говоря, да?
Елизавета Наркевич
- Да.
Александр Александров
- А на чём вы основывались? «Матахари» называется (ещё раз скажу) картина, сериал, точнее. Это, соответственно, Франция, то есть там огромное количество локаций или мест действий, да?
Елизавета Наркевич
- Да, там Франция, Голландия.
Александр Александров
- Франция, Голландия.
Елизавета Наркевич
- И всё, пожалуй (смеются). Огромное количество локаций.
Александр Александров
- Я просто к тому, что снимается же и в Санкт-Петербурге, снимается и в Москве, а это всего лишь две локации. Просто я весь сценарий не читал.
Елизавета Наркевич
- Там немножко остров Ява, Франция, Голландия и всё.
Александр Александров
- Угу.
Ирина Яковлева
- Восстанавливается интерьер той эпохи, да? – получается, в каждом конкретном случае?
Елизавета Наркевич
- Да, там масса интерьеров: там есть театры, улицы Парижа, которые строятся у нас в Москве, там есть интерьеры каких-то богатых особняков, там есть война.
Ирина Яковлева
- Как это происходит? По старым фотографиям или как вы создаёте интерьер?
Александр Александров
- Где вы берёте материал?
Елизавета Наркевич
- Да, по фотографиям, по материалам. Там очень много войны первой мировой - тоже масса каких-то фотографий.
Ирина Яковлева
- Как правило, это были чёрно-белые изображения?
Елизавета Наркевич
- Нет, нет.
Ирина Яковлева
- Нет?
Елизавета Наркевич
- Очень много фотографий начала века цветных: и Парижа, и военных. Там были удивительные в первой мировой войне технические такие девайсы.
Александр Александров
- Да, там были такие новшества.
Елизавета Наркевич
- Акустические локаторы - это такая большущая труба, которую вставляют в ухо человека и он слышит, что делает враг.
Александр Александров
- Первый бронежилет, который был на колёсах. Вы видели это всё?
Елизавета Наркевич
- Да, да, да.
Александр Александров
- Это очень страшно - пытались обезопасить солдат, заковывали его в какой-то тяжеленный металл, который, в общем-то, сдвинуть невозможно было с места. Есть, да. А вы всё это в фильм вставляете, или об этом не идёт речь? Вы просто, наверное, пропитывались этим?
Елизавета Наркевич
- В фильме всё это… Ну, как: всё это рисуется, всё это делается. На самом деле, в фильме в любом видно в кадре процентов 20 того, что сделано на самом деле в декорации. То есть, строится огромная декорация, а потом в ней снимается крупный план героя и чуть-чуть, краешком, что-то…
Александр Александров
- А скажите, я знаю, что наши американские коллеги или английские, ну, любой такой серьёзный бизнес (кино я имею в виду) прорабатывает всё до мельчайших деталей, то есть цветовые гаммы костюмов и т.д. У нас это всё есть? Мы это делаем?
Елизавета Наркевич
- Мы очень стараемся (смеются).
Александр Александров
- Логично, мы очень стараемся. Любопытно следующее: я знаю, что вы пишите стихи?
Елизавета Наркевич
- Да.
Александр Александров
- Как у вас это получается? Вот смотрите, мы с вами разговаривали до эфира, и вы сказали, что вы абсолютно не слушаете музыку…
Елизавета Наркевич
- Есть такое дело, да.
Александр Александров
- У нас в следующей программе будет Евгений Загот, композитор, мы с ним поговорим
откуда берётся музыка. А вот откуда берутся стихи? Из откуда?
Елизавета Наркевич
- Когда б вы знали, из какого сора…
Александр Александров
- Да, да.
Елизавета Наркевич
- Ну, вот как-то ниоткуда. Нет, естественно, из жизни, из каких-то личных переживаний человека. Но вообще стихи бывают разные, как вы знаете. Принято считать, что женская поэзия - это когда «я его так любила, а он»… «я на правую руку надела перчатку с левой руки». А бывает поэзия, когда поэт просто берёт и рассказывает какую-то историю - придумывает каких-то героев и рассказывает.
Александр Александров
- А с молодыми девушками, поэтессами, вы общаетесь (с Верой Полозковой или ещё с кем-нибудь)?
Елизавета Наркевич
- Нет, с Верой Полозковой я не знакома, но вообще случаются какие-то поэтические встречи, но так: постольку-поскольку.
Александр Александров
- А творчество их нравится?
Елизавета Наркевич
- Веру Полозкову очень уважаю, почитываю, послушиваю.
Александр Александров
- Она любопытная девушка.
Елизавета Наркевич
- Да, мне очень нравится.
Александр Александров
- А кто ваш любимый поэт?
Елизавета Наркевич
- Кто мой любимый поэт? Вообще, честно говоря, я выросла на серебреном веке, то есть, в возрасте от 15 и до, наверное, сейчас (сейчас, может, меньше) я была прямо пропитана энергетикой серебряного века, даже трудно сказать, выделить какую-то личность. Ну, может быть (странное такое сочетание) Цветаева и Маяковский.
Ирина Яковлева
- Действительно странное (смеются).
Александр Александров
- Вы знаете, что они обижались на серебряный век?
Елизавета Наркевич
- Ну, нам сейчас, чтобы понять, о чём речь...
Александр Александров
- Да, да, я понимаю.
Елизавета Наркевич
- Такое признанное клише.
Александр Александров
- Скажите, а как вы относитесь (и относитесь ли как-то) к современному искусству? Оно есть в вашей жизни? Ходите ли вы на выставки, посещаете, смотрите?
Елизавета Наркевич
- У меня была такая смешная история в музее современного искусства имени Зураба Церетели.
Александр Александров
- Имени Зураба Церетели. Великого и ужасного Зураба Церетели.
Елизавета Наркевич
- Происходил «Выставком», должна была быть выставка современного искусства, и мне: «Иди! Иди, неси!». Я пришла, принесла.
Александр Александров
- Свои работы?
Елизавета Наркевич
- Свои работы, да.
Александр Александров
- А что вы несли, несколько работ?
Елизавета Наркевич
- Да, на «Выставком» обычно с запасом приносят, чтобы «Выставком» мог выбрать.
Александр Александров
- А там есть экспертная комиссия, которая выбирает?
Елизавета Наркевич
- Да, там есть искусствоведы.
Александр Александров
- Всё по-честному.
Елизавета Наркевич
- Да, всё по-честному. Они мне сказали: «Знаете, девушка, у вас не современное искусство».
Александр Александров
- А какое, они сказали? (смеются).
Елизавета Наркевич
- И послали с миром. Я очень удивилась - раз я живу в этом времени, значит всё, что я ни сделаю, будет современным. Ну, в общем, нет, не современное.
Ирина Яковлева
- Они не объяснили?
Елизавета Наркевич
- Они тогда не объяснили, я очень удивлялась, но сейчас, наверное, уже понимаю, что меня испортило классическое образование.
Александр Александров
- МАХУ.
Елизавета Наркевич
- Не только МАХУ. И ВГИК. То есть, в общей сложности, я одиннадцать лет своей жизни училась в институте и ещё года по два перед каждым институтом на подкурсах.
Александр Александров
- В общей сложности получается сколько?
Ирина Яковлева
- Одиннадцать плюс четыре, получается 15.
Александр Александров
- 15 лет, да.
Елизавета Наркевич
- Это всё ужасно увлекательно. То есть, чем больше ты учишься, тем больше тебе не хватает этого образования. Ты знаешь историю искусств, ты уже мыслишь какими-то творческими категориями, непонятными простому смертному, а потом, когда ты с этим багажом выходишь в жизнь, и хочешь сделать что-то современное, яркое, дерзкое и так далее, тебя уже это классическое образование не пускает, то есть ты…
Александр Александров
- Не даёт.
Елизавета Наркевич
- От того, что ты знаешь, как надо, ты не можешь сделать, как нельзя.
Ирина Яковлева
- А это основной критерий, получается, «как нельзя», чтобы выпрыгнуть в современное искусство?
Александр Александров
- А на саму выставку вы пошли? Ваши картины, ваши работы не взяли, а на саму выставку вы пошли к Зурабу Церетели?
Елизавета Наркевич
- Да, пошла.
Александр Александров
- Вы посмотрели работы, которые там были?
Елизавета Наркевич
- Да, безусловно.
Александр Александров
- Сделали для себя какой-то вывод: что-то понравилось, не понравилось?
Елизавета Наркевич
- Безусловно. Что-то понравилось, что-то не понравилось. У меня есть немножко диссонанс: мне, безусловно, хочется тоже стать современным искусством, но у меня есть какие-то принципы, какие-то предпочтения. То есть не хочется делать, чтобы кому-то понравиться, хочется, в общем, и самой получить от этого удовольствие. И что-то я пока не понимаю, как мои пристрастия пристроить к современному искусству.
Александр Александров
- А что для вас современное искусство? Вот объясните мне, милые девушки.
Ирина Яковлева
- И мне.
Александр Александров
- Я вот плохо, честно говоря, понимаю, что такое современное искусство. То есть, есть какие-то инсталляции…
Ирина Яковлева
- Я понимаю, что есть искусство, как искусство.
Александр Александров
- Наверное, да.
Ирина Яковлева
- А если оно происходит в наше время, значит, это современное искусство? Почему его разделяют, я понять не могу?
Елизавета Наркевич
- Наверное, неправильный термин «современное искусство», сейчас есть термин «актуальное искусство».
Александр Александров
- Актуальное, да.
Елизавета Наркевич
- И, в принципе, как это не грустно звучит, живопись, графика, какое-то классическое изобразительное искусство, чтобы оно ни изображало, оно уже за рамками этого актуального, оно уже в прошлом. Сейчас никого не удивишь даже очень хорошо нарисованной, написанной картиной, сейчас нужно какое-то синтетическое придумывать искусство.
Ирина Яковлева
- Так главная задача удивить?
Елизавета Наркевич
- Да, к сожалению, главная задача актуального искусства – удивить (опять-таки это моё мнение).
Александр Александров
- Удивить или шокировать…
Елизавета Наркевич
- Да, удивить, шокировать, напугать, полаять на кого-нибудь. Мы вспоминали тут…
Александр Александров
- Да, мы разговаривали, был такой человек, звали его…
Елизавета Наркевич
- Кулик.
Александр Александров
- Кулик, да.
Ирина Яковлева
- Он есть.
Александр Александров
- Он есть, да. Известен он своими перфомансами в XX веке, в конце XX века: человек-собака и другие перфомансы. То есть он в Германии, если я не ошибаюсь, возле выставки современного искусства разделся донага, прицепил себя цепью к дверям и не пускал посетителей, то есть, он был человек-собака: лаял на них, бросался, кусался. И прославился на весь мир этим делом.
Ирина Яковлева
- Но не своими работами.
Александр Александров
- Получается, что нет. Я его знаю только в этом аспекте. Я даже посмотрел какой-то документальный фильм про него, что-то про него рассказывали, он на самом деле он что-то делает ещё. Но востребовано… Он даже сам об этом говорит (он достаточно адекватный человек, интересный, образованный), что его поразило, когда его пригласили ещё раз в Голландию, уже на другую выставку быть человеком-собакой: построили ему там будку и он в этой будке сидел три дня. Понимаете? То есть ему там подкидывали еду, люди ходили сначала тыкали в него пальцем и проходили мимо, а в какой-то момент он набросился на какого-то человека и сразу моментально огромное количество журналистов. И все эти три дня он выбирал себе несколько жертв, на них бросался и тогда все - о! – все ходили, тыкали пальцем.
Ирина Яковлева
- Ну, если это необходимое условие, чтобы привлечь публику на выставку, я не думаю, что это здорово на самом деле.
Александр Александров
- Я не знаю. Вот опять же давайте про «жаренное»: акт вандализма совершили такие товарищи, я не буду называть эту организацию, я не буду называть этих людей, потому что мне малоинтересно, почему они это делают. Точнее, я расскажу, почему. В манеже проходит выставка, которая называется (Боже мой, как она называется? сейчас я вам скажу)… В общем, граждане пришли на выставку и разгромили несколько скульптур такого чудесного, на мой взгляд… Выставка называется «Скульптуры, которых мы не видим», проходит она в манеже, это выставка произведений 60–70 годов прошлого века, XX-го и там выставляется скульптор Вадим Сидур. Я о нём не знал, а вот благодаря этому скандалу я о нём узнал. Это единственное, за что я хочу сказать спасибо этим товарищам. В общем, граждане, говоря о том, что они - активисты Господа Бога, пришли на выставку, разгромили скульптуры и потребовали закрыть выставку, потому что якобы некоторые произведения…
Ирина Яковлева
- Оскорбляют чувства...
Александр Александров
- Да, оскорбляют чувства верующих. И сегодня утром ещё один товарищ такой же пришёл, с плакатом стоял. Как к этому относиться? Я вот мало понимаю. Искусство - это искусство для всех, тогда оно только искусство. То есть каждый должен и может сказать об этом, каждый может это увидеть и должен это увидеть.
Ирина Яковлева
- Ты хочешь сказать, что единственный способ привлечь внимание публики - это скандал?
Александр Александров
- На данный момент, получается, - да. Вот то же самое и Елизавета сейчас сказала, что главное – шок, главное – удивить. У меня создаётся впечатление, что это не активисты этой организации, есть некий закадровый чёрный пиар этой же самой выставки. Мы же все люди, со всеми можно договориться - активисты они какого-то определённого движения или нет. Или это действительно люди прямо по-настоящему приходят? Потому что я посмотрел фотографии с выставки (к сожалению, не успел ещё дойти туда) и не могу сказать, что там что-то экстраординарное, оскорбляющее чувство верующих. Вовсе нет. Сидур - прекрасный скульптор.
Ирина Яковлева
- Безусловно.
Александр Александров
- Прошедший войну, вообще человек достаточно… ну, не религиозный, но, как любой человек, прошедший войну...
Ирина Яковлева
- Отсюда, собственно, вопрос: Лиза, как можно донести свои работы, вообще своё виденье до зрителя?
Александр Александров
- Кроме скандала.
Ирина Яковлева
- Да, какие способы существуют? Потому что мы живём сейчас в таком красочном мире, у нас очень много, я так понимаю, скорее, оформительского искусства, искусства декоративного (если это можно назвать искусством).
Елизавета Наркевич
- Да, искусство. Почему нет? Конечно.
Ирина Яковлева
- Потому что человека, скажем так, обыкновенного, не связавшего жизнь с живописью или графикой, его редкие посещения музея могут только, наверное, как-то…
Александр Александров
- Вы же выставляетесь, правильно я понимаю? У вас же есть выставки?
Елизавета Наркевич
- Да, вот не далее, как 20 сентября у меня откроется выставка в галерее «Ирида».
Александр Александров
- Персональная?
Елизавета Наркевич
- Персональная.
Александр Александров
- Здорово. Она далеко не первая по счёту уже, да?
Елизавета Наркевич
- Да, я периодически выставляюсь.
Александр Александров
- Люди приходят?
Елизавета Наркевич
- Люди приходят, но какие-то люди знакомые знакомых моих знакомых, скорее, так. Не мировая известность.
Александр Александров
- А как вы думаете, почему? Потому что это не очень-то, скажем так, пиарится или как?
Елизавета Наркевич
- Во-первых, потому, что очень много всего сейчас, очень много всего и не удивишь людей выставкой.
Ирина Яковлева
- Опять же, слово «удивишь». Я к тому, как найти путь вообще к зрителю? Быть в музее или на какой-то скандальной выставке - другого пути не существует сейчас?
Елизавета Наркевич
- Я думала об этом, естественно. Пока ничего не надумала. Но, я думаю, что нужно делать своё дело, делать то, что считаешь нужным.
Александр Александров
- А там – дойдёт, не дойдёт?
Елизавета Наркевич
- Не знаю, дойдёт не дойдёт, но, в общем, я же это делаю не для славы, а потому что не могу не делать. Значит, делать, стараться как-то рекламироваться, чтобы кто-то это увидел - может быть, кому-то это нужно. А может это просто никому не нужно, тогда зачем я буду так активно навязывать своё искусство?
Александр Александров
- Но с другой стороны, есть люди, которые навязывают и считают, что это правильно.
Ирина Яковлева
- А как правильно?
Елизавета Наркевич
- Как правильно?
Александр Александров
- А как хорошо тебе, так и правильно. Нет?
Елизавета Наркевич
- Я не знаю. Мне, как художнику, конечно, правильно, чтобы миллионы узнали, что есть такая я - Елизавета Наркевич. Миллионам, может быть, это не нужно, не стоит обольщаться – я не единственный художник в этом мире. «Моим стихам, как драгоценным винам, в конце концов, настанет свой черёд».
Ирина Яковлева
- Замечательно.
Александр Александров
- Тоже хорошо. Скажите, друзья, у меня такой вопрос. Уличное искусство. Например, арбатские художники (такое любопытное наблюдение) раньше продавали женщин с бокалами красного вина, каких-нибудь котиков, а сейчас какие-то странные работы, есть какие-то подобия Малевича. Что произошло за последние 10-20 лет? Поменялись художники? Почему поменялись темы, которые они затрагивают в своём искусстве уличном? Я имею в виду, поменялось то, что продаётся. Почему, как вы думаете?
Ирина Яковлева
- Это спрос или это те самые антенны у людей, тонко чувствующих, которые улавливают настроение? Или что это?
Елизавета Наркевич
- Я думаю, это спрос. Думаю, за это время просто массовый зритель узнал о Малевиче, Малевич как-то улёгся в их мозг и стал популярен, они готовы вешать это у себя дома. Недавно забавная история была. Мы учились много лет, нас всю жизнь учили: «Эта «арбатовщина» - кустарщина, это плохо, это «фу», это дурной вкус». Моя подруга, с которой мы учились вместе в МАХУ, которая так же, как и я (и как мы все) считала, что «это - «фу», это – плохо» (она занимается своей живописью, она училась у Татьяны Лазаренко, очень многого достигла), она, значит, завела молодого человека. Не знаю, как это правильно говорится.
Александр Александров
- Встретила, повстречала.
Елизавета Наркевич
- Повстречала, совершенно верно.
Елизавета Наркевич
- Молодой человек никогда нигде не учился, занимался тем, что в школе он научился неплохо рисовать пейзажики в таком вот гладеньком реализме (как на Арбате продают) и пошёл продавать их на Кузнецкий мост.
Александр Александров
- Как вы сказали: «гладенький»…
Ирина Яковлева
- Гладенький реализм.
Александр Александров
- И пошёл их продавать на Кузнецкий мост.
Елизавета Наркевич
- И имел огромный успех коммерческий. То есть, он их довольно быстро рисовал, довольно бойко продавал и до сих пор на это живёт. Более того, сейчас около Кузнецкого моста (там вернисаж крытый построили) они организовали свой союз художников. Этот молодой человек – он один из лидеров этого союза художников. Он мне нарисовал билет союза художников, чтобы можно было получать скидку в магазине красок (смеются).
Александр Александров
- А что значит свой союз художников? Есть же союз художников официальный…
Елизавета Наркевич
- Есть Московский союз художников, есть Российский союз художников.
Александр Александров
- Вы не член ни того, ни другого?
Елизавета Наркевич
- Я член российского.
Александр Александров
- Членский взнос приходится платить?
Елизавета Наркевич
- Да, какие-то там смешные. Кстати, не плачу. Они организовали свой. То есть это – государственная организация, собственный профсоюз, у них есть все документы, и, в общем, живут они неплохо. Я к чему всю эту историю рассказываю…
Александр Александров
- Да, да.
Елизавета Наркевич
- К тому, что мы – люди, испорченные образованием, нам вместе с образованием привили какие-то клише «что такое хорошо, что такое плохо». А люди, не испорченные образованием, они хотят котиков, они хотят ёлочки-берёзочки.
Александр Александров
- Хит сезона, что называется.
Елизавета Наркевич
- И, в общем, есть какой-то в этом снобизм, что мы - такие художники, мы чего-то ищем, нас не понимают, а понимают вот их, с ёлочками и котиками.
Александр Александров
- Ну, да.
Елизавета Наркевич
- И раньше я была уверенна, что мы - правы, а они - не правы.
Александр Александров
- А сейчас?
Елизавета Наркевич
- А теперь я глубоко задумалась, почему простой человек должен вешать у себя на кухне картину Елизаветы Наркевич, если он хочет котиков.
Александр Александров
- А с другой стороны, действительно, - почему нет? Если он вообще что-то хочет вешать - на мой взгляд, это прекрасно. То есть, если человек хочет украсить… правда, котиками, конечно…
Ирина Яковлева
- А есть разница? Я понимаю, заказчик - это очень важно, конечно. Работа для заказчика и работа для себя – что это такое?
Елизавета Наркевич
- Это две большие разницы, как говорят у нас в Одессе.
Александр Александров
- А вот вы только что рассказывали любопытную историю о картине. Расскажите, пожалуйста. И что для вас там было важнее, что было интересней для вас?
Елизавета Наркевич
- А про Малявина?
Александр Александров
- Про Малявина, да.
Елизавета Наркевич
- Про Малявина это очень интересный случай, я без иронии сейчас говорю. В общем, некий заказчик, богатый человек, передал мне фотографию, сделанную на мыльницу, со вспышкой (не очень хорошая) и сказал: «Мой друг купил картину, я хочу такую же, но купить для меня мне дорого, поэтому нарисуй мне такую же картину».
Александр Александров
- Такую хочу.
Елизавета Наркевич
- Да, «такую хочу», - именно так и было сказано. Значит, картина. Это был Малявин. Судя по фотографии, размером где-то 120 на 100, вертикальная картина.
Александр Александров
- А Малявин – это…?
Елизавета Наркевич
- Малявин – это художник начала века, он в Третьяковке висит (такие бабы, танцующие в ярких платках, в ярких платьях, с такими широкими мазками). Шикарный художник. Сначала это было новаторство (вот эти его бабы), а потом он быстро как бы вышел...
Ирина Яковлева
- В тираж?
Елизавета Наркевич
- В тираж, да. То есть он имел успех и стал клепать эти танцы-хороводы, этих баб в большом количестве. Доживал он уже за границей и там много-много наделал этих танцев, и один из этих танцев, видимо, достался другу моего заказчика.
Александр Александров
- Теперь мы знаем, кто это покупает - кто покупал у него тогда, и кто покупает сейчас.
Елизавета Наркевич
- Да. И, в общем, такую же сделать было бы не вопрос, но заказчик хотел под свой интерьер, чтобы картина была горизонтальная и раз, наверное, в десять больше. В результате мне было заказано полотно (как сейчас помню) 4.70х2.00 метра.
Александр Александров
- Огромные бабы.
Елизавета Наркевич
- Огромные, да. Я тогда работала в театре Образцовой, и в декорационном зале театра Образцовой я разместила этот свой холст и ваяла. То есть, сложность в том, чтобы сделать копию, но из вертикальной горизонтальную: нужно, чтобы те же персонажи и органично смотрелись.
Александр Александров
- О Господи.
Елизавета Наркевич
- И эту манеру, её же очень трудно передать - там специальная техника, которую я очень долго «допетривала». В общем, история парадоксальная, история комичная. Но! Во-первых, мне было очень интересно над этим работать, потому что это не просто копия (взял, срисовал, показал свой профессионализм), это надо подумать. Это приятно всегда, когда надо подумать
Александр Александров
- То есть некая цель: «А ну-ка, смогу ли я?»
Елизавета Наркевич
- Да, то есть это была интересная для меня работа. Во-вторых, человек не повесил себе котиков.
Александр Александров
- Да, он всё-таки заказал Малявина! (смеются).
Елизавета Наркевич
- Да, заказал копию хорошего, действительно хорошего художника.
Александр Александров
- В Третьяковке человек висит, на всякий случай.
Елизавета Наркевич
- Да. В Третьяковке висит много художников, то есть он же разбирался, ему понравилось. Это приятно. И всё равно сама бы я никогда не стала рисовать копию Малявина.
Александр Александров
- Скажите, а вообще сложно художника подделать?
Елизавета Наркевич
- Подделать – нет, не сложно, это называется копировать.
Александр Александров
- Копировать.
Елизавета Наркевич
- То есть, если копировать и поставить не свою фамилию, а фамилию художника, то это, считай, подделка лучшего или худшего качества. Этому учат в институте.
Александр Александров
- Вы, соответственно, рисуете.
Ирина Яковлева
- А проникаешь в технику, или в художника тоже удаётся как-то проникнуть, когда копируешь его работу?
Елизавета Наркевич
- Сложный вопрос. Проникаешь, наверное, в технику (проникнуть в художника - это что-то такое уже эзотерическое), когда не просто тупо срисовываешь конкретную картину, а изучаешь другие его картины.
Ирина Яковлева
- Ну, какие-то эмоции возникают? Может быть, сердишься на него или, наоборот, восхищаешься, как ему это удалось?
Елизавета Наркевич
- Конечно, конечно, в каждом случае... Но, вообще, если мне не нравится художник, то я стараюсь не браться за такую работу.
Ирина Яковлева
- А вот что это такое? Что значит «не нравится» художник?
Елизавета Наркевич
- Бывает, что не нравится.
Ирина Яковлева
- Какой критерий? Мне любопытно, я воспринимаю только эмоционально, то есть верю я картине или не верю. У вас же совсем другие критерии, у художников, я так понимаю, поскольку школы портят же.
Елизавета Наркевич
- Портят, да.
Александр Александров
- Имеется в виду, для художника какие критерии?
Ирина Яковлева
- Скажите, что для художника «хорошо» и что такое «плохо»?
Елизавета Наркевич
- Для каждого художника своё хорошо и своё плохо.
Александр Александров
- А по школе?
Елизавета Наркевич
- По школе - это тоже очень трудно сказать. Вот в данный момент существуют направления, основные такие, – московская и питерская художественные школы.
Александр Александров
- Так.
Елизавета Наркевич
- Московская художественная школа петербуржцами называется «бутерброд с маслом».
Александр Александров
- Почему?
Елизавета Наркевич
- То есть, это когда масло накладывается щедро, много, большими мазками.
Александр Александров
- Не щадя.
Елизавета Наркевич
- Не щадя рисунок, не щадя какие-то пропорции - главное, чтобы жирно и много.
Александр Александров
- Так, а петербуржцы?
Елизавета Наркевич
- Это взгляд петербуржцев на московскую живопись. А петербуржцы, они, наоборот, пишут (я не буду сильно терминами сыпать) лессировками - это когда прозрачным слоем красочки, один за одним накладывают этот слой, живопись гладкая (если по холсту пальчиком провести, то он гладенький, без «бутерброда»).
Ирина Яковлева
- А у нас, зато практически рельефный такой.
Елизавета Наркевич
- У нас изображение, у нас жирненько, да. А у них вот реализм, очень строго к рисунку. Даже не реалистичные работы (в стиле художника Мыльникова, людей 60-х годов), они всё равно очень строгие, очень отрисованные. Видимо, это северный темперамент и более такой «раздолбайский» московский. Этому учат, соответственно, в учебных заведениях Москвы и Петербурга.
Ирина Яковлева
- А всё-таки, «хорошо» и «плохо». Для заведений питерских московская школа - это однозначно плохо?
Елизавета Наркевич
- Не то, что плохо. Это так - «ха-ха-ха».
Александр Александров
- Просто они разные - московская и питерская.
Елизавета Наркевич
- Они так подсмеиваются.
Александр Александров
- Елизавета, скажите, а русское искусство на данный момент, художественное искусство, оно популярно на Западе или в Европе? Его покупают? Его знают?
Елизавета Наркевич
- Вы имеете в виду искусство, уже зарекомендовавшее себя в Третьяковке, или искусство современное?
Александр Александров
- Нет, современное, я про современное говорю.
Ирина Яковлева
- Кто эти люди?
Александр Александров
- То, что в Третьяковке - это понятно, это наше всё, а вот именно русские художники на данный момент, современные.
Елизавета Наркевич
- Популярны они на западе именно за счёт того, за счёт чего в России уже не популярны –именно за счёт этой испорченности школой, потому что западная художественная школа уже давно отошла от какого бы то ни было реализма. Там, грубо говоря, не научат похоже нарисовать.
Александр Александров
- Да, да.
Елизавета Наркевич
- Человека, собачку.
Александр Александров
- А как же так возможно, если, допустим, тот же Ван Гог – они же все классической школы изначально, то есть, если посмотреть, проследить творчество.
Елизавета Наркевич
- Ван Гог – это отдельная история. Он как раз не имеет школы.
Александр Александров
- Я понимаю. Я имею в виду, что они всё равно же от истоков шли, от реализма, и потом изобретали свою технику.
Елизавета Наркевич
- В случае с Ван Гогом там немножко другая история. Он, как раз, не имея школы.
Александр Александров
- Да.
Елизавета Наркевич
- Он до всего доходил сам и он очень поздно…
Александр Александров
- Начал рисовать.
Елизавета Наркевич
- Да. Он старался рисовать похоже, а получилось у него как, у Ван Гога. При жизни он был не признанным, а потом…
Александр Александров
- Пикассо.
Елизавета Наркевич
- Это стало стилем и стало модно и дорого. Пикассо – да, Пикассо уже делал это специально. И вот с тех пор, с начала века, много ещё можно называть художников - и кубистов, и…
Александр Александров
- Кого угодно.
Елизавета Наркевич
- Вот это всё пошло на Западе и в школе художественной тоже стали учить тому же, то есть Пикассо учил писать, как Пикассо.
Александр Александров
- То есть изначально школа, база как таковая, она у них отсутствует на данный момент?
Елизавета Наркевич
- Она сошла на нет.
Александр Александров
- Да вы что?!
Елизавета Наркевич
- То есть, в данный момент, даже у нас училось много итальянцев. Казалось бы, итальянская художественная школа - колыбель вообще живописи. В данный момент их учат более современному искусству, то есть их не учат тем азам, с которых начинают учить русского художника.
Александр Александров
- То есть ты пришёл и сразу должен быть самобытным.
Елизавета Наркевич
- Да. Ты сразу должен быть самобытным, тебя учат компоновать как-то особенно, то есть, ты должен сразу что-то визуальное такое сказать.
Александр Александров
- То есть ты должен заявить сразу о себе, иначе… Но это же невозможно! Как можно решать, не зная какой-то элементарной математики…
Елизавета Наркевич
- Ну, люди справляются.
Александр Александров
- Справляются?
Елизавета Наркевич
- Да, эти художники.
Ирина Яковлева
- То есть из этого анекдота «я так вижу», это всё пошло в жизнь?
Елизавета Наркевич
- Да, да, совершенно верно. То есть человека сразу призывают самореализовываться. И, как ни странно, он начинает самореализовываться, если в нём есть эта искра и если ему есть что сказать миру визуальным способом, то он говорит, становится художником, складывается какая-то его художественная карьера. Но он не умеет…
Александр Александров
- Азов.
Елизавета Наркевич
- Он не умеет нарисовать лошадь, грубо говоря. А у нас другая беда.
Александр Александров
- Мы не можем пойти дальше.
Елизавета Наркевич
- Да, нас с азов учат, мы все очень хорошо можем нарисовать лошадь, человека, скомпоновать так, что не подкопаешься.
Ирина Яковлева
- А из этой школы можно вообще выйти? Я очень хорошо это понимаю, когда человек делает не то что хочет, а то, что ожидает от него педагог. Мы все, так или иначе, проходили какое-то время вырывания из этих вот оков педагогических.
Елизавета Наркевич
- Вот есть такая проблема. У меня были, действительно, ломки, потому что, когда ты умеешь, знаешь, как надо делать, то у тебя уже рука не пойдёт так, как не надо.
Александр Александров
- Это то же самое, как в музыке с джазом, я так понимаю.
Елизавета Наркевич
- Да, да.
Александр Александров
- Русских джаз музыкантов - их сейчас огромное количество, но это немножко не в природе, потому что изначально заучивают как надо, схематично.
Елизавета Наркевич
- Причём, это было бы очень просто, если бы вот: «Я училась в институте, меня заставляли так, как я не хочу, а теперь я свободна и делаю, как хочу». Процесс обучения - он очень увлекателен: ты учишься, и ты хочешь так делать, у тебя получается, и ты хочешь всё больше.
Александр Александров
- То есть это не то, что кто-то злой с палкой, с кистью…
Елизавета Наркевич
- Ты учишься, у тебя получается всё лучше и лучше, и вот ты уже обалденный классический, грубо говоря, живописец (а их таких много) и пришла тебе пора сказать какое-то своё слово, для чего ты учился, для чего ты…
Александр Александров
- Вот оно - момент настал.
Елизавета Наркевич
- И в какой-то момент садишься в лужу, потому что, чтобы сказать своё слово, нужно как- то эти рамки всё-таки сломать, как-то из них выйти.
Ирина Яковлева
- Этот момент уже произошёл, момент своего слова?
Елизавета Наркевич
- Сложный вопрос.
Александр Александров
- Язык свой нашли? Ты об этом?
Ирина Яковлева
- Да.
Елизавета Наркевич
- Я его ищу.
Александр Александров
- Скажите, а вот я, как человек вообще не умеющий рисовать (у меня не получается это и не получалось никогда), я не знаю как это работает, не понимаю. Скажите, а картина… вот вы изначально видите? или вы видите сюжет и потом через сюжет вы начинаете? как это приходит? Или вы сразу понимаете от начала и до конца, что это будет?
Елизавета Наркевич
- С каждой картиной по-разному, но чаще всего я её сначала вижу (прямо вот вообще вижу всю).
Александр Александров
- Как фотографию?
Елизавета Наркевич
- Ну…
Александр Александров
- Примерно.
Елизавета Наркевич
- Я её прямо вижу, она уже в моей голове нарисована, а потом я сажусь её воплощать и получается что-то совсем другое.
Александр Александров
- А бывают какие-то моменты застоя? Вот вы начали что-то, и муза ушла - такое бывает? или это всё сказки?
Елизавета Наркевич
- Наверное, это возможно, но я очень сильно и много работающий человек, поэтому я не могу себе этого позволить. У меня моё творчество, мои картины - это когда я урвала время у работы в театре, в кино, на росписях. Вот у меня появляется кусок времени и у меня в голове уже давно лежит эта картина, и я бегом бегу её рисовать. То есть не могу себе позволить.
Александр Александров
- Скажите, а работа в театре, в кино (через дефис, тире или запятую, как угодно) - чем она отличается? Какая другая специфика, помимо того, что у вас есть, грубо говоря, заказчик - человек, который всё это ставит, воплощает, режиссёр. Сильно она отличается?
Елизавета Наркевич
- От чего, от живописи?
Александр Александров
- От живописи, да, именно вашего момента творчества? Когда только вы, холст, кисть?
Елизавета Наркевич
- Конечно же, очень отличается. Нужно начать с того, что это коллективное творчество - то есть, там я должна сделать не то, что я хочу, а то, ради чего собрался этот коллектив. Чаще всего есть какой-то сценарий, пьеса, есть режиссёр, у которого есть какое-то видение, мы с этим режиссёром как-то визуальный ряд проговариваем. То есть это уже не только моё - это я вливаю своё, свой творческий потенциал в общее дело.
Александр Александров
- А вы обычно идёте на поводу у режиссёра или заставляете его идти за собой?
Елизавета Наркевич
- В зависимости от ситуации, разные бывают режиссёры.
Ирина Яковлева
- Некоторые очень любят, когда их вовлекают.
Александр Александров
- А вы же создаёте полностью сценическое пространство, правильно?
Елизавета Наркевич
- Ну, да.
Александр Александров
- Вы же, как сценограф?
Елизавета Наркевич
- Да, художник-сценограф, художник-декоратор.
Александр Александров
- Если, допустим, картина (как я понимаю) – это замёршее мгновение или какой-то статичный образ (вы понимаете, о чём я говорю? не хочу никого обидеть, может, я неверно слова выбираю), а это - это же целый мир! как это отличается?
Елизавета Наркевич
- Во-первых, помимо того, что это - какая-то картинка в декорациях, это ещё и функциональная вещь.
Александр Александров
- Вот и я об этом, да.
Елизавета Наркевич
- Я не могу придумать. То есть, у меня в голове может быть масса всего интересного.
Александр Александров
- Всё что угодно, только не будет работать.
Елизавета Наркевич
- Но актёру нужно на чём-то сидеть, отсюда надо выходить, отсюда входить, а в этой сцене не должно быть ничего, а в этой сцене должно быть что-то. И это ещё плюс техническая работа, потому что, помимо этой картинки, которую я придумала, я должна придумать, на чём это уедет и как.
Александр Александров
- Как это будет работать.
Елизавета Наркевич
- Да. То есть тут немножко инженерной работы. Это тоже интересно, но это совсем другое дело, совсем другая работа.
Ирина Яковлева
- Я очень хотела спросить: а есть ли какая-то картина или, может, несколько картин, которые не продаются и не будут проданы никогда?
Елизавета Наркевич
- Конечно. Это даже не несколько, это, в общем, половина мастерской.
Александр Александров
- Почему?
Елизавета Наркевич
- По разным причинам. Есть картины, которые мне просто дороги.
Ирина Яковлева
- А как так получается? Чем, как, почему она становится дорогой?
Елизавета Наркевич
- Потому что она может быть написана в какой-то момент жизни, который я не хочу терять, отдавать.
Ирина Яковлева
- Отпускать?
Елизавета Наркевич
- Да. Может быть, не знаю, просто нравится.
Ирина Яковлева
- Они сложены или развешены?
Елизавета Наркевич
- Они сложены штабелями, их очень много. Есть, например, картины, которые тупо никому не нужны, кроме меня. Например, когда мы учились во ВГИКе или в МАХУ, мы делали эскизы к пьесам, к каким-то произведениям.
Ирина Яковлева
- Учебные работы.
Елизавета Наркевич
- Учебные работы. И они могут быть выполнены очень профессионально, можно как угодно их хвалить, я их выставляю на всех выставках, но никакой человек не купит картину, которая иллюстрирует произведение, которое он никогда не читал, чтобы провесить у себя. Опять-таки, лучше котиков.
Александр Александров
- А я знаю, что вы ещё занимаетесь иллюстрацией.
Елизавета Наркевич
- Да, книжной иллюстрацией.
Александр Александров
- Детской?
Елизавета Наркевич
- Детской, взрослой.
Александр Александров
- Расскажите нам.
Ирина Яковлева
- Начнём с детской, это важно.
Елизавета Наркевич
- Это важно. С детской у меня как-то давно не получалось, хотя мне очень нравятся иллюстрации.
Александр Александров
- Что было первое?
Елизавета Наркевич
- Первое?
Александр Александров
- Первая книга?
Елизавета Наркевич
- Самая первая книга - это была книга Татьяны Полетаевой «Волшебные зеркала». Татьяна Полетаева - это вообще поэт, в своё время очень известный, поэты восьмидесятники (там был Цветков, Котлевский - вот эта вся плеяда), она с ними была. Она была жена поэта Сапровского.
Александр Александров
- Так.
Елизавета Наркевич
- Шли годы, Татьяна Полетаева взрослела и, в общем-то, она стала такой тётенькой в возрасте, которая работала няней.
Александр Александров
- Так.
Елизавета Наркевич
- И будучи няней, она рассказывала детям.
Александр Александров
- То есть русский Гарри Поттер такой, да?
Елизавета Наркевич
- Да, рассказывала детям какие-то истории и из этого случилась сказка.
Александр Александров
- Ага. Как называется?
Елизавета Наркевич
- «Волшебные зеркала». Там очень много было перемещений во времени, то есть это была вроде детская книга.
Александр Александров
- Современная сказка?
Елизавета Наркевич
- Современная. Там герои попадали во времена Павла 1, Екатерины II, то есть очень много исторических справок, потому что автор работала ещё и экскурсоводом.
Александр Александров
- Это просто Джоан Роулинг.
Елизавета Наркевич
- В общем, странная была книга, прямо скажу, но зато эта книга выиграла гранд и там можно было развернуться по полной. Это была большая, толстая книжка формата А3, там были огромные иллюстрации на разворот, на целую страницу.
Ирина Яковлева
- Цветные?
Елизавета Наркевич
- Цветные. Вообще художник-иллюстратор довольствуется обычно малым - какие-то работы в уголке, какие-то картиночки, виньеточки, потому что каждая страница – это деньги, а тут вот можно было развернуться.
Александр Александров
- Хорошо.
Елизавета Наркевич
- Да, мне было трудно работать, но сейчас…
Александр Александров
- Скажите, а вы ещё ведь и от цвета зависите, наверное, или как там?
Ирина Яковлева
- Да, от полиграфии, безусловно.
Александр Александров
- То есть, вам говорят: «есть такой вот заказ, вот такая книга, мы пишем в графике». Вам изначально всё дают?
Елизавета Наркевич
- Конечно, если это чёрно-белая книга, то это черно-белая книга.
Александр Александров
- Я к тому, что изначально вы не можете выбирать: «эту книгу я вижу такой-то…»
Елизавета Наркевич
- Всё зависит от финансирования. Если я вижу живописные иллюстрации на разворот и вижу их 40 штук, то издатель может видеть две черно-белые виньетки в начале и в конце.
Александр Александров
- Я понял. Я к тому, что вас всё равно сжимают, не то, что зажимают, то есть вы отталкиваетесь от «дано» и потом начинаете думать, как вы будете это изображать?
Елизавета Наркевич
- Да.
Ирина Яковлева
- Самое интересное. Лиз, а вот если сравнивать графику, живопись, есть какое-то любимое направление?
Елизавета Наркевич
- Графика, живопись – это, скорее, техника.
Ирина Яковлева
- Тоже ведь присутствует в творчестве.
Елизавета Наркевич
- Да, то есть сначала придумываешь, что ты хочешь сделать, а потом уже думаешь, в какой технике это будет - в графике, в живописи, скульптуре.
Ирина Яковлева
- А любимая техника есть какая-то?
Елизавета Наркевич
- Самая любимая техника? Наверное, масляная живопись. И графику я тоже всякую люблю разнообразную. Любимой техники, наверное, нет. То есть технику диктует…
Ирина Яковлева
- Заданное условие.
Елизавета Наркевич
- Да, а форму диктует содержание.
Александр Александров
- А когда собственная идея воплощается, когда для заказчика, то это что?
Елизавета Наркевич
- Это так же - то есть сначала является…
Александр Александров
- Образ.
Елизавета Наркевич
- Какой-то образ, какая-то картинка, а потом я уже думаю, как и из чего я это сделаю.
Александр Александров
- А скульптура? с чем вы работаете?
Елизавета Наркевич
- С чем работаю? Со скульптурой, наверное, так всё классическое, то есть я делаю лепную скульптуру, не высекаю из мрамора.
Александр Александров
- Не варите из железа.
Елизавета Наркевич
- Не варю из железа, к сожалению, хотя у меня был период, и, наверное, он ещё продолжается - я люблю делать картина из железа.
Александр Александров
- Картины из железа?
Елизавета Наркевич
- Из ржавого железа какие-нибудь фактуры, что-нибудь такое трэшевое.
Александр Александров
- Здорово. А они какого размера? или они все разные?
Елизавета Наркевич
- Разные. Я стараюсь побольше.
Александр Александров
- Такие, чтобы прямо «ого-го».
Елизавета Наркевич
- Ну, разные.
Александр Александров
- А почему железо? Вам сама фактура нравится, материал?
Елизавета Наркевич
- Да, мне нравится фактура именно ржавого железа, вот какого-то такого дырявого, проржавевшего, кружевного.
Александр Александров
- А что вы через него, какие у вас образы?
Елизавета Наркевич
- У меня есть несколько серий работ.
Александр Александров
- Это определённый мотив какой-то?
Елизавета Наркевич
- Наверное. Одна из последних серий «Москва планерная» называется. Одно время я жила на станции Планерной (не метро, а по Ленинградской железной дороге).
Александр Александров
- Есть такое.
Елизавета Наркевич
- Платформа. И по пути там Ленинградский вокзал, Химки, Останкино - я не помню уже, в каком порядке, давно дело было. Каждый день я там ездила, и я поняла, что это пространство вдоль железной дороги вообще ничего общего не имеет с Москвой, которая вокруг него происходит. То есть там какая-то жизнь, там какие-то удивительные арт- объекты, которых…
Ирина Яковлева
- Нигде больше не увидишь
Елизавета Наркевич
- Нигде больше не увидишь. И ты, ну, из электрички не вылезешь, люди там не выходят, а вот что-то такое там…
Ирина Яковлева
- Другая планета.
Елизавета Наркевич
- Домики какие-то, но, в общем, да, другая планета. И я каждую картину посвятила одной из станций. Все эти картины выполнены из ржавого металла, из коллажа каких-то вещей: из кошачьих игрушек в виде мыши, из сигаретных пачек... В общем, такая тематическая вещь. Это не единственный случай. Почему-то я люблю ржавое железо.
Александр Александров
- Вернёмся к теме иллюстраций. Что ещё было?
Елизавета Наркевич
- Что ещё было? Были всякие книжки-малышки, но это так, скорее, для заработка - такие проходные вещи. А, тоже была дивная история - я иллюстрировала стихи в альманахе поэтов района Строгино.
Александр Александров
- Господи, Боже мой.
Елизавета Наркевич
- В районе Строгино оказалась тьма-тьмущая поэтов.
Александр Александров
- Это кучкуются они там.
Елизавета Наркевич
- И у них альманах толщиной был сантиметра четыре, если не совру.
Александр Александров
- О Боже, какие талантливые люди в Строгино живут, как хорошо.
Елизавета Наркевич
- С этим можно поспорить.
Александр Александров
- Плодовитые, я бы так сказал.
Елизавета Наркевич
- Плодовитые - да, скорее, плодовитые
Александр Александров
- А скажите, живопись и стихи - как это сочетается, как это различается, что для вас интересней?
Елизавета Наркевич
- Наверное, никак не сочетается, хотя мой педагог, когда я заканчивала училище, он мне сказал: «Зачем тебе куда-то ещё идти учиться? (после художественного училища, оно даёт высшее образование, но после него можно ещё пойти в художественный институт - в моём случае во ВГИК). «Никуда не ходи - всё, ты уже состоялась, как художник, ты пиши стихи и пиши картины, иллюстрирующие их, и, в общем, ты в шоколаде».
Ирина Яковлева
- Это происходит?
Елизавета Наркевич
- Иногда происходит, иногда - нет. Как-то неисповедимы все эти дела. В общем, живопись – это, скорее, моя работа: этому я училась, это требует какого-то времени, это требует физической работы. Стихи - это само как-то получается.
Александр Александров
- Просто льётся и льётся.
Елизавета Наркевич
- Не знаю, льётся и льётся. Просто я могу ходить по своим делам, думать-думать этот стих, потом, когда время есть, записать. То есть, может, оно не льётся, может, забывается, потом через полгода вспоминается, дописывается. Но это не то что: так, а теперь я пошла, села и написала стих.
Александр Александров
- Скажите, а есть у вас какие-то определённые мотивы, интересные вещи конкретно для вас, что вы выражаете в творчестве?
Ирина Яковлева
- Тема, тема художника.
Александр Александров
- Тема есть? Просто говорят, что любой художник рисует всегда одну картину. Какая она ваша? Актёр всегда играет одну роль. Какая ваша главная?
Елизавета Наркевич
- Я боюсь, что тут меня тоже испортили школы, потому что, когда мы учились во ВГИКе, нас учили, что нельзя зацикливаться на чём-то одном (найти свою струю и по ней поплыть), а ты должен уметь и как Ван Гог, и как Леонардо Да Винчи, и как плакат Маяковского. Ты - художник кино, тебе дали тему и ты должен в этой теме работать.
Александр Александров
- Это понятно, а вот что-то конкретное есть у вас? То, о чём вы готовы рассказывать всё время в своих работах? вы говорите об этом, а это не кончается и хочется ещё, и с возрастом это меняется. Я не знаю, это как читать хорошую книгу: «Мастер и Маргарита» можно читать в разном возрасте, бесконечно, и это будет разная книга. Я так понимаю, также и у артиста - каждый человек несёт в себе что-то, о чём ты всё время хочешь говорить.
Елизавета Наркевич
- Если так прямо глобально и с пафосом, то, наверное, это тема какого-то человека творческого, человека с какой-то сущностью, человека с какими-то этими запросами, человека личности и людей...
Александр Александров
- Плебса? Назовём это так.
Елизавета Наркевич
- Скажем, поэта и толпы.
Александр Александров
- Вот, отлично.
Елизавета Наркевич
- Не знаю, я говорю - это пафосно звучит. Мне как-то хочется это сделать понятнее и перенести в наше время. Какие-то такие я люблю картины.
Александр Александров
- Поэт и толпа – отлично. А, по-вашему, что здесь, поэт и толпа - кто главнее?
Елизавета Наркевич
- Мне, конечно, кажется, что поэт. Хотя, я говорю, что в последнее время я задумалась о том, что толпа тоже имеет право на свои вкусы, на свою жизнь, на свои какие-то радости.
Александр Александров
- А художник должен диктовать, можем так сказать, он должен диктовать свою волю художественную? То есть мы, как художники, мы должны людей воспитывать или не надо?
Ирина Яковлева
- Дерзать - от слова «дерзкий» всё-таки. Он должен быть дерзким?
Елизавета Наркевич
- Эх, не знаю. Я как раз сейчас бьюсь над этим вопросом. Раньше я, безусловно, считала, что да, конечно нужно подтягивать народ до уровня. Теперь я не уверена, что точка, на которой я стою - она правильная, единственная и верная. Каждый человек имеет право на свои вкусы, на свои пристрастия, и почему я должна домохозяйке с котиками говорить: «Фу, что это вы у себя повесили?».
Александр Александров
- А это что такое? это возраст? Почему вы не хотите бороться?
Ирина Яковлева
- Если художник знает что-то, чего не знают другие или умеет что-то…
Елизавета Наркевич
- Он должен рассказать.
Ирина Яковлева
- Почему бы этим не поделиться?
Елизавета Наркевич
- Он должен рассказать, и вот как раз, наверное, нужно в какой-то момент рекламу включить, то есть, чтобы рассказать это как можно большему количеству людей. Но если люди говорят: «Фу, нам что-то не нравиться, мы, пожалуй, как раньше..».
Ирина Яковлева
- Настаивать не нужно, безусловно, но свою аудиторию нужно искать, конечно же.
Александр Александров
- А почему не нужно настаивать? Вы думаете, что не надо насаждать великое, доброе, светлое?
Елизавета Наркевич
- Я не уверена.
Александр Александров
- Что кому-то это нужно?
Елизавета Наркевич
- Что именно я - носитель великого, доброго, светлого. Мне нравится то, что я несу, а там…
Александр Александров
- А вообще, как вы считаете, поэт должен (поэт, художник, творческий человек) тащить за собой?
Елизавета Наркевич
- Есть такая песня: музыкант никому ничего не должен.
Александр Александров
- Всё понятно: не стреляйте в пианиста, он играет, как умеет, никому ничего не должен.
Ирина Яковлева
- Может быть, и так.
Александр Александров
- Ну что, будем прощаться?
Ирина Яковлева
- Пора, пора.
Александр Александров
- Спасибо вам, что пришли.
Елизавета Наркевич
- Вам спасибо, что позвали.
Александр Александров
- Надеюсь, что не последний раз.
Ирина Яковлева
- Спасибо огромное за беседу.
Александр Александров
- Уважаемые радиослушатели, мы прощаемся с вами, до встречи в следующем эфире.